Словно строфы саг размерном
Под пэан колоколов
И под звон;
Вопит, пляшет в ритме верном,
Словно строфы саг размерном,
В лад сердцам колоколов,
Под их стоны, под их звон,
Звон, звон, звон;
Вопит, пляшет в ритме верном,
Звон бросая похорон
Старых саг стихом размерным;
Колокол бросая в звон,
В звон, звон, звон,
Под рыданья, стоны, звон,
Звон, звон, звон, звон, звон,
Звон, звон, звон
Под стенящий, под гудящий похоронный звон,
(1914)
Перевод В. Брюсова
39а. К ЕЛЕНЕ
Тебя я видел раз, один лишь раз.
Ушли года с тех пор, не знаю, сколько,
Мне чудится, прошло немного лет.
То было знойной полночью Июля;
Зажглась в лазури полная луна,
С твоей душою странно сочетаясь,
Она хотела быть на высоте
И быстро шла своим путем небесным;
И вместе с негой сладостной дремоты
Упал на землю ласковый покров
Ее лучей сребристо-шелковистых,
Прильнул к устам полураскрытых роз.
И замер сад. И ветер шаловливый,
Боясь движеньем чары возмутить,
На цыпочках чуть слышно пробирался:
Покров лучей сребристо-шелковистых
Прильнул к устам полураскрытых роз,
И умерли в изнеможеньи розы,
Их души отлетели к небесам,
Благоуханьем легким и воздушным;
В себя впивая лунный поцелуй,
С улыбкой счастья розы умирали,
И очарован был цветущий сад
Тобой, твоим присутствием чудесным.
Вся в белом, на скамью полусклонясь,
Сидела ты, задумчиво-печальна,
И на твое открытое лицо
Ложился лунный свет, больной и бледный.
Меня Судьба в ту ночь остановила
(Судьба, чье имя также значит Скорбь),
Она внушила мне взглянуть, помедлить,
Вдохнуть в себя волненье спящих роз.
И не было ни звука, мир забылся,
Людской враждебный мир, - лишь я и ты,
(Двух этих слов так сладко сочетанье!),
Не спали - я и ты. Я ждал - я медлил
И в миг один исчезло все кругом.
(Не позабудь, что сад был зачарован!)
И вот угас жемчужный свет луны,
И не было извилистых тропинок,
Ни дерна, ни деревьев, ни цветов,
И умер самый запах роз душистых
В объятиях любовных ветерка.
Все - все угасло - только ты осталась
Не ты - но только блеск лучистых глаз,
Огонь души в твоих глазах блестящих.
Я видел только их - ив них свой мир
Я видел только их - часы бежали
Я видел блеск очей, смотревших в высь.
О, сколько в них легенд запечатлелось,
В небесных сферах, полных дивных чар!
Какая скорбь! какое благородство!
Какой простор возвышенных надежд,
Какое море гордости отважной
И глубина способности любить!
Но час настал - и бледная Диана,
Уйдя на запад, скрылась в облаках,
В себе таивших гром и сумрак бури;
И, призраком, ты скрылась в полутьме,
Среди дерев, казавшихся гробами,
Скользнула и растаяла. Ушла.
Но блеск твоих очей со мной остался.
Он не хотел уйти - и не уйдет.
И пусть меня покинули надежды,
Твои глаза светили мне во мгле,
Когда в ту ночь домой я возвращался,
Твои глаза блистают мне с тех пор
Сквозь мрак тяжелых лет и зажигают
В моей душе светильник чистых дум,
Неугасимый светоч благородства,
И, наполняя дух мой Красотой,
Они горят на Небе недоступном;
Коленопреклоненный, я молюсь,
В безмолвии ночей моих печальных,
Им - только им - и в самом блеске дня
Я вижу их, они не угасают:
Две нежные лучистые денницы
Две чистые вечерние звезды.
(1895)
Перевод К. Бальмонта
40а. К ЭННИ
Слава небу! был кризис,
Опасность прошла.
С болезнью, что грызла,
Что медленно жгла,
Та, что названа "Жизнью",
Лихорадка прошла.
Грустно я знаю,
Что нет больше сил;
Мне и членом не двинуть,
Я лежу, я застыл;
Ну, так что же! Мне лучше,
Когда я застыл.
Я покоюсь так мирно,
В постели простерт,
Что тот, кто посмотрит,
Подумает: мертв,
Задрожит, меня видя,
Подумав: он - мертв.
Стенанья, страданья,
Вздохи, рыданья
Утихли вдруг,
И сердца жестокий,
Ужасный, глубокий,
Сердца стук.
Болезнь, и тошноты,
И муки - прошли,
Лихорадки исчезли,
Что череп мой жгли;
Те, что названы "Жизнью",
Лихорадки прошли.
И о! из всех пыток,
Что была всех сильней,
Успокоилась жажда
В груди моей,
Та жгучая жажда
Проклятых страстей:
Я глотнул; и погас он,
Нефтяной ручей!
Я глотнул чистой влаги,
Что катилась, журча,
Струилась так близко
Под ногой, из ключа,
Из земли, в неглубокой
Пещере ключа.
И о! никогда пусть
Не подскажет вам хмель,
Что темно в моей келье,
Что узка в ней постель.
Разве люди в иную
Ложатся постель?
Чтобы спать, лишь в такую
Должно лечь постель.
Рассудок мой - Тантал
В ней исполнен грез,
Забыл, не жалеет
О прелести роз,
О волненьях при виде
Мирт и роз.
Теперь, когда спит он,
И покой так глубок,
Святей ему дышит
Анютин глазок;
Аромат здесь он слышит
Твой, Анютин глазок!
Розмарин здесь, и рута,
И Анютин глазок.
Так, я счастлив в постели
Дыханием грез
И прелестью Энни,
Омытый в купели
Ароматных волос
Прекрасной Энни.
Поцелуем согретый,
Лаской нежим, - на грудь
Преклонился я к Энни,
Чтоб тихо уснуть,
Ей на грудь, словно в небо,
Чтоб глубоко уснуть.
Свет погашен; покрыт я,
Постель тепла.
Энни ангелов молит,
Да хранят ото зла,
Да хранит их царица
Меня ото зла.
И лежу я спокойно,
В постели простерт,
Любовь ее зная,
А вы скажете: мертв!
Я покоюсь так мирно,
В постели простерт,
Любовью согретый,
А вам кажется: мертв!
Вы, увидя, дрожите,
Подумав: мертв!
И ярче сердце,
Чем н_а_ небе звезды
Ночью весенней
В нем светит Энни!
Горит разогрето,
Любовию Энни,
И мыслью и светом
Глаз моей Энни!
(1924)
Перевод В. Брюсова
41а. ЭЛЬ-ДОРАДО
Он на коне,
В стальной броне;
В лучах и тенях Ада,
Песнь на устах,
В днях и годах
Искал он Эль-Дорадо.
И стал он сед
От долгих лет,
На сердце - тени Ада.
Искал года,
Но нет следа
Страны той - Эль-Дорадо.
И он устал,
В степи упал...
Предстала Тень из Ада,
И он, без сил,
Ее спросил:
"О Тень, где Эль-Дорадо?"
"На склоны чер
ных Лунных гор
Пройди, - где тени Ада!
В ответ Она.
Во мгле без дна
Для смелых - Эль-Дорадо!"
(1924)
Перевод В. Брюсова
42а. МОЕЙ МАТЕРИ
И ангелы, спеша в просторах рая
Слова любви друг другу прошептать,
Признаньями огнистыми сжигая,
Названья не найдут нежней, чем "мать".
Вот почему и вас так звал всегда я:
Вы были больше для меня, чем мать,
Вы в душу душ вошли, - с тех пор, как, тая,
Виргиния взнеслась, чтоб отдыхать!
Моя родная мать скончалась рано,
Она - мне жизнь дала, вы дали - той,
Кого любил я нежно и безгранно.
Вы более мне стали дорогой
Так бесконечно, как в священной дрожи,
Душе - она, чем жизнь своя дороже.
(1924)
Перевод В. Брюсова
43а. АННАБЕЛЬ ЛИ
Много лет, много лет прошло
У моря, на крае земли.
Я девушку знал, я ее назову
Именем Аннабель Ли,
И жила она только одной мечтой
О моей и своей любви.
Я ребенок был, и ребенок она,
У моря на крае земли,
Но любили любовью, что больше любви,
Мы, или Аннабель Ли!
Серафимы крылатые с выси небес,
Не завидовать нам не могли!
Потому-то (давно, много лет назад,
У моря на крае земли)
Холоден, жгуч, ветер из туч
Вдруг дохнул на Аннабель Ли,
И родня ее, знатная, к нам снизошла,
И куда-то ее унесли,
От меня унесли, положили во склеп,
У моря, на крае земли.
Вполовину, как мы, серафимы небес
Блаженными быть не могли!
О, да! потому-то (что ведали все
У моря на крае земли)
Полночью злой вихрь ледяной
Охватил и убил мою Аннабель Ли!
Но больше была та любовь, чем у тех,
Кто пережить нас могли,
Кто мудростью нас превзошли,
И ни ангелы неба, - никогда, никогда!
Ни демоны с края земли
Разлучить не могли мою душу с душой
Прекрасной Аннабель Ли!
И с лучами луны нисходят сны
О прекрасной Аннабель Ли,
И в звездах небеса горят, как глаза
Прекрасной Аннабель Ли,
И всю ночь, и всю ночь, не уйду я прочь,
Я все с милой, я с ней, я с женой моей,
Я - в могиле, у края земли,
Во склепе приморской земли.
(1924)
Перевод В. Брюсова
