тот, кто силой богат,
рад;
листья, корни, кора, маскарад
жизни; всем этим стать наугад
только духу дано.
Неземное звено
в сочетании жеста
с деревом - род насеста,
где мгновенье полно
небом; его невеста
жизнь, в которой оно.
28
БОГИНЯ
Кто во сне бы не хотел
увидать среди террасы
представительницу расы,
существующей без тел.
Но природа зорче нас,
и, любительница сути,
видит явственный до жути
контур призрака подчас.
29
САД
I
На языке пускай заемном в мире
осмелюсь ли озвучить сельский лад
названья, чье значенье шире
мучительной идиллии: брат сад.
И в нищенской своей порфире,
попав навеки к слову в плен,
при пошатнувшемся кумире
хранительных поэт взыскует стен.
Мой сад уподобляя лире,
где струны вместо кровеносных вен,
укореняешься в эфире,
и царство пчел не знает перемен.
Звук в этом имени античный,
прозрачному не свойствен тлен;
отчетливый и симметричный
в двоящихся слогах благословен.
II
Какое солнце тянет
наземные веса?
Чей пыл врасплох застанет
иные небеса?
Для тел неосторожных
настала ли пора
союзов невозможных?
Движение - игра
сил противоположных.
Сияет сад с утра,
но и его истома
по-летнему весома
и потому щедра.
III
В твоих ветвях ты, белокурый,
и в кружеве твоих теней,
сад, скрытный свойственник натуры,
земля плавучая видней.
В саду привычное сближенье
начал, хранящих вес и корм,
и нежность: вечное скольженье
неявленных и явных форм.
А в средоточье, где по-птичьи
фонтан щебечет, гений дней,
все сказывается в различье
своих невидимых корней.
IV
Разве не обречены
нам раздаривать излишки
эти мудрые детишки,
боги сельской старины?
Ради будничных трудов
вьются пчелки-недотроги;
округлением плодов
заняты малютки-боги.
Наши тени за игрою
здесь и там еще сквозят;
только праздные порою
боги смертному грозят.
V
Воспоминание, сулящее отраду,
в меня вселяешь ты, мой сад;
ты уподобился пасущемуся стаду,
о пастыре напомнить рад.
Но для ветвей твоих и ночь - не потрясенье
в своей начальной тишине;
ты поработал, сад; пришло ли воскресенье,
покой дарующее мне?
Кто, как не праведник, быть пастырем способен?
Мой мир, быть может, на заре
на яблоне твоей сам яблоку подобен,
и я в прозрачной кожуре.
VI
Набрасывая сад едва,
как мантию, себе на плечи;
не чувствуешь ли ты, что каждой встречей
с твоей стопой обласкана трава?
Сад на прогулках манит и пленяет,
растущее являя торжество,
и ускользая, он переполняет
твое медлительное существо,
С тобою книга целый день;
блуждает взор среди враждебных следствий;
как в зеркало, ты смотришь в тень
с причудливой игрою соответствий.
VII
Счастливый сад, в твоем целебном рвенье
улучшил ты сокровище плода,
продлив неуловимое мгновенье,
в котором даже вечность молода.
Прекрасный труд, великолепный строй
ветвей, чьи зачарованы изгибы,
в конце концов, летучие, могли бы
воздушный обрести покой.
Мой сад, мы братья. Разве что ни миг
у нас не те же самые тревоги?
Один и тот же ветер нас настиг,
и мы с тобой нежны и строги.
30
Наши предки тоже в нас,
ряд восторгов и агоний,
упоение погоней
и конечный мертвый час
перед гаснущим огнем;
остаются нам пустоты,
безнадежные оплоты,
где мы с мертвыми живем.
Мы пристанище для жен;
та приходит и другая,
пьесою пренебрегая;
в перерыве свет зажжен,
подтвердив, что, кроме бед,
нет наряда и убора,
и для женщины опора
кровь другого в цвете лет.
Дети, дети, как назвать
каждого, кто в нас внедрился
и при этом умудрился
вне судьбы существовать.
31
ВНУТРЕННИЙ ПОРТРЕТ
Разве силою мечты
я тебя вернуть сумею?
Больше прежнего моею
все равно не станешь ты.
Но ты не ускользнула
от моего огня,
пока не потонула
в крови ты у меня.
Родиться мне опять
неужто неприлично,
чтобы тебя вторично
чуть меньше потерять?
32
Былого не поймаешь
не вспомнишь, не прочтешь;
ты лишь воспринимаешь
ладонь свою, чертеж,
где линии, где складки
изжитого плато;
в твоей руке загадки,
твоя рука - ничто.
33
Возвышенное - лад,
вернее, полоса,
ведущая назад,
быть может, в небеса.
Искусства нам сулят
прощанье в смертный час,
а музыка - лишь взгляд
последний наш на нас.
34
Есть пристань там, где далеко до дна;
пристанище бывает или кокон,
где столько окон,
что остальная жизнь твоя видна.
Есть семена, питомцы высоты,
окрылены дыханьем вешней бури,
чтобы в лазури
увидел ты грядущие цветы.
Есть жизни, чья всегдашняя примета
при каждом взлете тайный гнет,
пока в соблазнах света
небытие тебя не зачеркнет.
35
Не грустно ли твоим глазам смежаться?
Ты в мимолетное вглядеться рад,
чтоб только задержаться
среди утрат.
Не страшно ли улыбкой белозубой
раздразнивать общительных задир?
Ужимкой грубой
нарушишь мир.
Не хуже ли всего для наших рук охота
на всех и вся,
когда спасает лишь смиренная щедрота,
дар принося.
36
Мелодию свою
былое оставляет,
нам жажду утоляет
в безжизненном раю.
Пускай мотив наш нежный
судьбу предупредит
и неизбежный
отъезд опередит.
37
Опережает нас,
как птица в поднебесье,
душа в последний час,
почуяв равновесье,
когда упоена
сверхжизненным упорством,
влечет голубизна
заоблачным проворством.
38
Способны ангелы принять за корень крону,
питомицу небесных гроз,
как будто корнем бук привязан к небосклону,
а в землю маковкою врос.
Что если кажется прозрачнейшим покровом
с непроницаемых небес
земля, где плачет в родниковом
кипенье тот, кто не воскрес?
39
Друзья мои, не знаю кто дороже
мне среди вас, но взгляда одного
достаточно, чтобы любой прохожий
стал вечной тайной сердца моего.
Не ведаешь порою, как назвать
того, кто жестом или мановеньем
твой тайный путь способен прерывать,
так что мгновенье станет откровеньем.
Другие, неизвестные, сулят
нам восполнение судьбы негромкой;
не ловит ли при встрече с незнакомкой
рассеянное сердце каждый взгляд?
40
Как лебедь окружен
самим собой на лоне,
которым отражен,
так в некий странный миг
возлюбленный на фоне
движения возник.
и Он близится, двоясь,
влеком, как лебедь, светом
и дразнит нашу связь,
достигнув единенья,
трепещущим портретом
блаженства и сомненья.
41
Тоска по разным странам и местам,
любимым вызываемая местом,
чью красоту, бывая здесь и там;
подчас я дополнял забытым жестом.
В пространстве повторить стезю мою,
как будто может путь не продолжаться,
и у фонтана задержаться,
потрогав камень, дерево, скамью.
Шаги перебирая, словно четки,
забвение в часовне повстречать
и около кладбищенской решетки
в присутствии молчания молчать.
Нам связь благоговейная нужнее
с мгновеньями, которые прошли.
Привыкнув думать, что земля сильнее,
как мы расслышим жалобу земли?
42
Тяжелый вечер. Никнет голова.
В нас что-то проявилось.
Мы молимся за узников, за тех,
чья жизнь остановилась.
А разве жизнь твоя не такова?
Жизнь даже к смерти больше не идет,
как заперта.
Напрасна грусть, и сила, и полет:
везде тщета.
Дни постоянно топчутся на месте,
срываясь друг за другом ночью в бездну;
воспоминанье говорит: "Исчезну!",
нет ни малейшей вести
О детстве в старом сердце, только дрожь,
и уподобить жизнь мы склонны дыбе,
но это ложь:
внутри судьбы мы все как в мертвой глыбе.
43
Лошадь, пьющая из фонтана,
нас коснувшийся лист падучий,
руки, губы... Дай только случай
говорить им, звать беспрестанно.
Жизнь подчас меняется стройно,
грезить ей печаль не мешает,
только тот, чье сердце спокойно,
ищет скорбных и утешает.
44
ВЕСНА
I
В стволах деревьев соки
озвучили пейзаж,
и в этот строй высокий
включился голос наш,
хоть слишком кратки сроки.
Ни выхода, ни входа.
Ты путь нам укажи
в твой лабиринт, природа,
где через рубежи
уводит вдаль свобода.
Дать мы другим готовы,
возможность продолжать,
но как сквозь все покровы
мне сердцем поддержать
