Анна Присманова - Близнецы (стихи)

Рассветный холодок остер.
Луна бледнее перламутра.
На берегу воды костер
раскладываю я под утро.

Но, свой огонь водой туша,
я знамение вырожденья
слилась горячая душа
во мне с холодной, от рожденья.

Бывает жизнь и житие.
Но житие обычно в ранах.
И мной — земное бытие,
увы, проходится в двух планах.

Две разнородные струи
сплотились под одною кожей:
струя животной жизни
и поток, на облако похожий.

Пожар, сжигающий дворы,
и пена на пустом пароме…
Два лика — брата и сестры
живут в едином костном доме.

На кровлю падает луна…
Который час — не знаю точно.
Спроси сестру мою — она
 отзывчива и непорочна.

Как осень — веткой золотой,
как паутинной сеткой птица,
она живет моей мечтой
она и жертва в ней, и жрица.

А брат мой — долгий взгляд в себя
и диалог с самим собою,
где, настоящее губя,
всё прошлое выходит к бою.

О брат мой, о моя сестра!
я жизни придаю значенье,
но жизнь над пламенем костра,
как дым, уходит в отвлеченье.

Идут дожди. Луна на лоне луж
лежит щекой то правою, то левой.
Ты наяву, душа, живешь как муж,
но ты во сне всегда бываешь девой.

Еще во мне твой голос не угас:
должна ты петь и плакать до могилы.
(В живой душе всегда пленяет нас
соединенье слабости и силы.)

Увы, сквозь слой домашнего стекла
тебе давалась света только мнимость.
Пусть в девственных лесах ты не была
тебя манила их непроходимость.

Там неподвижны змеи, как бревно,
и там же к дубу ластится лиана.
В таких лесах была давным-давно
и дичью, и охотником Диана.

Не ты ли, как стрела ее, остра,
не ты ль, как тетива, персту покорна?
Одновременно брат ты и сестра,
душа моя! И жернов ты, и зерна.

Тебе в удел дарован звучный глас
и глаз, провиденьем вооруженный.
C одною грудью, c кожей без прикрас
такую жизнь уже имели жены.

Земля от солнца и дождя
являет сонмы превращений,
а ты всё та же, проходя
ряд сложных перевоплощений.

Вначале будучи струей
первичной влаги мирозданья,
зеленой стала ты змеей
в года библейского преданья.

За пищей, травами шурша,
большие корни задевая,
ползла ты жадно, о душа,
холодная и огневая.

Имея каменный устой,
в век камня ты была пещерой.
В кольце арены золотой
стояла ты со львом и c верой.

Сгибались бедные цветы
под гнетом рыцарской подковы.
Там, будучи колдуньей, ты
сжигала кров средневековый.

А романтичные года
отметили твой стан крылатый,
когда, тоскуя иногда,
воздушной девою была ты…

За восковым — стеклянный век
взнесет здоровые строенья,
но даже новый человек
тебя использует — для пенья.

Для неживого жития
я предназначена судьбою:
больших страстей не знаю я
и счастья не беру я c бою.

Дала мне мать свою губу,
отец мой — трубку слуховую,
дабы любила я трубу
играющую, духовую.

Ночных страстей в тебе уж нет,
ты о дневной не помнишь снеди,
душа, когда закатный свет
на выгнутой играет меди.

Напутствуемая судьбой,
сопровождаемая снами,
соедини мой рот с трубой,
и звук и свет да будут с нами.

сердце и неутоленность.
Пусть вдоль дорожки муравьиный полк влачит свой груз,
к труду имея склонность…

О музыка, о чистая звезда,
лучистая дорога в перелеске.
К родителям сырая борозда,
и утром крест окна на занавеске.

Ужель так трудно попросту любить,
идя к концу дорогой неотложной?
Но ты в стекле, его нельзя разбить.
За ним безумье. Будь же осторожной.

у ангелов там каменная бровь.
О времени не спрашивай счастливых,
несчастным — памятники приготовь.

Вокруг церквей едва-ль ограда номох,
и звон, и карканье ворон.
Больных людей пускать туда не надо:
уныньем их обдаст со всех сторон.

О, долгое отсутствие свекрови,
о, круглое отсутствие кольца,
о, варка алкоголику моркови,
и дождь, и назидание отца!

как я боюсь людей совсем хороших:
от них исходят тусклые лучи.
Лишь из глубин, шиповником поросших,
бегут ко мне горячие ключи.

Но лишена я подлинной свободы,
не в ту струю поппала я, не в ту!
Безумие и боль моей породы
благоразумьем связаны в быту.