Ознакомительная версия.
Позируйте спокойно —
у нас в запасе вечность!
А пять рублей – не деньги.
И сто рублей – не сумма.
А чтоб любви избегнуть,
достаточно быть умным.
Алкаш и вор, и шлюха —
мои ночные гости.
Из этой жизни – шухер!
Покуда целы кости.
Подвал мой отсыревший
плывет как барк "Товарищ"
по временам нездешним
сквозь дым и гарь пожарищ.
Я падал, как медленный сгусток оваций,
Как лист одинокий, сорвавшийся в темень.
Себе разрешая любить и смеяться,
Пока тень моя колыхалась меж теми,
Кто знал наизусть построенье обмана,
Приметы эпохи и рифмы столетья…
Друг-ветер хлестал семихвостою плетью
По лицам, привыкшим к подушкам дивана.
Друг-ветер бесился вдоль улицы узкой
И рвался наружу из города слабых.
Но улица не понимала по-русски.
Под ноги подвертывались ухабы.
И каменный дом, весь в декоре барокко,
Вставал на пути, загораживал выход,
Из окон аккорды тяжелого рока
Летели мне в голову, били под-дых, и
Цветы в палисадниках ярко шумели,
И женщина в платье, измятом как воздух,
С глазами Кассандры, с фигурой Рашели
Швыряла мне вслед оскорбленья и звезды.
Я падал. Я падал все дальше и ниже,
Но тень потянулась вослед неохотно,
И ветер меня поддержал, и я выжил
Среди торопливой прощальной охоты.
И долго глядел, обернувшись неловко,
На улицу, полную дыма и листьев,
Как будто в прицел дальнобойной винтовки,
Сквозь призму прозрачную призрачных истин.
Все пути отрезаны. Назад
Не вернуться. Выход замурован.
Где-то – поле, тополь и звезда,
На поляне – белая корова,
Тишина и запах сонных трав…
…Вой сирен и вонь гнилого мяса.
Остро точит лезвия и лясы
Цех разделки туш, вещей и прав.
Слепо тычусь в тесный коридор —
Пять ступеней, ванна для засола,
Ржавый кран и за спиною соло
Двух петель дверных. Свинья в упор
На крюке скользит под потолком,
Колбаса – копченая на запах.
Лужа крови, липок пот от страха,
Я бегу, с дорогой не знаком, —
Кафель, стены, жирный пол, бетон.
Боком, пригибаясь и на ощупь.
А снаружи – облако и роща,
Свежий ветер. Свет. Лицо. Бутон.
Тут гуляет просто так сквозняк
В холодильных камерах, подвалах.
Крикнул – эхо гулко хохотало,
И Харон выпрашивал пятак.
И уже поэт, а не мясник
Рядом шел, на посох опираясь,
И уже мой мертвый друг возник,
Тщетно слово вымолвить пытаясь…
Грузовик продторговский ревел,
Цербер лаял, каркали вороны,
И вахтер с ухмылкою глядел
Как шофер ругается с Хароном.
Девочка внизу бежала,
Крепко ниточку держала,
Я за ниточку привязан
Был, как шарик надувной.
И глядел веселым глазом
На припрыжки и проказы
И на дождик проливной.
Распирали смех и смелость.
Карусель внизу вертелась.
Я парил под облаками
И покрикивал на птиц.
И покачивал боками,
И размахивал руками
В свете молний и зарниц.
А луна вовсю светила,
Солнце жаркое всходило,
Падал снег на сосны-ели,
И раскрашен был шатер
Для забавы и веселья.
Мы успели еле-еле
В край лесов, степей и гор.
То-то дело было, братцы!
Разрешали нам смеяться,
Жечь костер, сушить ботинки,
Снегирей кормить из рук.
Принесли с едой корзинки,
И расселись мы в низинке —
Дружка с дружкой, с другом – друг.
Праздник с привкусом разлуки,
Издает оркестр звуки,
И "Прощание славянки"
Над поляною гремит.
И течет в стакан сливянка,
И пищит в ушах морзянка,
И окно в ночи горит.
Я время поспешно сжимаю, как мячик.
Мне нужен объем не прозрачный – зеркальный.
Там вмиг отразятся деревья и скалы,
И море; и город вдали замаячит.
Когда же реальность предмета и тени
Достигнет приемлемой взору свободы,
Я мордой уткнусь, как в решетку – в природу
И прутья раздвину железных растений.
И выйду на трассу, ведущую в город,
Собью себе ноги, сдеру с себя краску
И воздух окраин вдохну без опаски —
Коктейль ядовитый – он очень мне дорог.
Узрев беспричинность полночной печали,
И, выбрав единственный путь и возможность,
Я буду – увы – проявлять осторожность
С начальством на службе, с друзьями в подвале.
И в тесном скоплении труб и колодцев,
Бетонных ступеней, стеклянных пробоин
Я буду не ласки – любви удостоен
Прекраснейших дам и страшнейших уродцев.
Но стоит мне выпустить время на ветер,
Как небо границы свои обнаружит,
И я уже буду двоиться снаружи —
За всякую боль и разлуку в ответе.
Попробуй, придумай пространство,
Где дворик размером с ладошку,
Единственное окошко
Следит с идиотским упрямством
За трепетом пыли и снега
И звоном листвы на каштане;
Девчонкой по имени Таня,
Звездою по имени Вега.
Где стены домов – не преграда,
Для крика, игры и полета,
Где часто влюбляется кто-то
И ходит с неопытным взглядом.
Попробуй, придумай, исполни
Трех бед и веков наложенье,
Свечи одинокой движенье
И звуки гитары подпольной.
Весь город от крыш до подвалов,
Систему таких отношений,
Что только святых искушенье
Нам силы б для песен давало.
Не можешь? А ветер не терпит, —
Он треплет бетонные тверди,
Под музыку Глинки и Верди
Медведи танцуют и вепри
На той земляничной поляне,
Где ты в ошарашенном детстве
Заметил, что некуда деться
От города в терпком тумане.
И с лесом простился, как с другом.
Надолго, быть может – навеки.
Смыкались торжественно ветки,
И сны приходили с испугом
В подвал, к твоему изголовью.
В кружок становились, глядели
На сонную душу и тело…
И медленно ночка летела
Вдоль влажной и жесткой постели.
Ты хочешь придумать. Попробуй.
Ты честно учился черченью.
Луч света и черные тени,
Любовь, что, конечно, до гроба
Продлится средь грузных развалин
И между похожих строительств.
Сирену, сирень, чей-то выстрел
и то, что мы домом назвали.
А после сбежали беспечно
В иные столетья и страны.
Вели себя нагло и странно,
И грелись у каменной печки,
И воду черпали из кадки,
Хватали ножи и простуды;
Кричали: "Я больше не буду!"
Но плакали редко. Украдкой.
Придумай. На твердой бумаге
Захлопни и двери, и окна.
И пусть я уныло промокну
Подобно голодной собаке
В дожде, что посеян тобою
У входа в подьезд-преисподню.
– Простите, я иногородний.
Где здесь продаются гобои?
В подвале, где ночью достаточно слов для работы,
А утром заботы дневные теряют значенье.
Где мягкие губы мне шепчут: "Ну что ты, ну что ты…",
А верные руки приносят мне чай и печенье.
Где вина не льются, а рвутся по сорванным нервам
Навстречу сигналам оттуда, из внешнего мира.
Где я потягаюсь в таланте и с юным, и с первым —
Заставить рыдать под руками дырявую лиру.
Здесь пахнет проклятой, родимой сырою землею,
И черные тени ложатся на мятые лица.
И я здесь, конечно, постыдные строки не смою
Ни кровью, ни водкой. И жизнь бесконечно продлится.
Так тянется жизнь, что уже и начала не видно,
А все середина, все стены глухие подвала.
Скажи мне, дружище, тебе не бывает обидно
За то, что надежда на Господа Бога пропала?
Четыре ступени и дверь с поржавевшей пружиной, —
Рвани на себя и наверное выйдешь наружу
Мальчишкой, поэтом, а, может быть, просто мужчиной,
Которому нужно пройти эту смерть, эту стужу.
Которому нужно вернуться. Четыре ступени.
И дверь салютует, и руки, и губы навстречу.
И ночь начинается. Чайник осип от волненья.
Зачеркнуты строки. Но время и это залечит.
Господь, помоги не узнать это низкое небо,
Коснись эбонитовой палочкой дряхлого сердца,
Когда у людей попрошу я ночлега и хлеба
С дырявой душой и с усталым лицом иноверца.
Столетья сомкнулись в единственной точке пространства,
И снова придется припомнить все старые рифмы.
В земле бы сырой полежать, отдохнуть бы от странствий,
А дома иные допишут легенды и мифы.
Я помню, как степи растили деревья и травы,
Я знаю, что море и лес разговором похожи,
Мне скажут: "Горбатого только могила исправит",
Но в песне ни строчки могила исправить не сможет.
Мы долго пребудем на хрупкой красивой планете,
Как поздние гости за чаем на маленькой кухне,
Покуда врывается в окна отравленный ветер,
Ознакомительная версия.