Вячеслав Воробьев - ЛиПа

Без денег, без еды и в одиночку,

И, задремав на кочке, слушать птичек.

Акридами питаться, диким мёдом,

Пить воду из лосиного копытца,

Смешаться, как с толпой, с лесным народом,

А повезёт — неделями не мыться.

Забыть стихи навек, и, даже в шутку

Себя не выдавая за поэта,

Вернуться в Кострому по первопутку

И в спячку впасть до будущего лета.

Киев

И бабы — как из молока —

Хохочут у днепровской кущи,

Свои сгущённые бока

Покачивая так зовуще.

...И среди прочих быстрых ног

Мелькают посреди проспекта

И адидасовская кеда,

И крепкий жмеринский сапог.

(Евгений Блажеевский. Тетрадь)

Гуляют пары по Подолу.

Течёт великая река.

А я глазею на подолы

И на сгущённые бока.

Но мне не праздновать победу,

И помнит до сих пор мой бок

И адидасовскую кеду,

И крепкий жмеринский сапог.

Пошла в берёзовую рощу,

Открыто парня позвала.

Вот посмотреть бы, что за тёща

Такую девку родила!

(Виктор Боков. Ельничек-березничек)

...Я парочку догнал, волнуясь.

Гляжу, девчонка — самый сок!

«Нельзя ль узнать, — интересуюсь,

Мамаши вашей адресок?!

Быть может, прослыву нескромным,

Себе накликаю беду,

Но с удовольствием огромным

К ней в гости вечерком зайду»...

Дрожу от собственной отваги;

Но, бросив взгляд из-под бровей,

Даёт мне девка лист бумаги:

«Вот адрес бабушки моей!»

Я вышла прохладною мартовской ночью.

За дверью с намёком стояла метла.

(Лариса Васильева. Москворечье)

Однажды, студёною мартовской ночью,

Я из дому вышла. Такие дела...

И сразу рукой ощутила на ощупь,

Что кем-то с намёком забыта метла.

Неужто лететь уже время приспело?

Да вроде бы рано — лишь март на дворе.

В последнюю полночь шального апреля

Сбираются наши на Лысой горе.

На что же намёк? Догадаться непросто.

Для славы прислали иль чёрной хулы?

А вдруг перемены среди руководства

Мне явлены в образе новой метлы?!

Я, робко ступая, вернулась в светёлку,

Окинула взглядом рабочий чертог

И всё со стола помела под метёлку!...

Похоже, что я угадала намёк.

А был Сизиф упрямый парень.

Так получилось: крепко влип.

Бог приказал: громаду камень

Пусть вечно тащит на Олимп...

И шёл он с мужеством спартанца

И сто, и тысячу годов,

Поскольку реабилитация

Была не в моде у богов.

(Ян Вассерман. Мыс Надежды)

Сизиф в Коринфе всем на зависть

Пахал на должности царя,

Но боги к мелочи придрались

И замотали в лагеря.

А дома — семеро по лавкам!

Сизифу всяк помочь готов,

Но, хоть назвал он сына Главком —

Что Главк насупротив богов?!

Житуха здесь — топиться впору.

Корми в подземном царстве вшей!

Сизиф пошёл, конечно, в гору,

Да только — с камнем на душе.

Ни передач и ни амнистий,

И Цербер у ворот сидит.

Начальству дела нет до истин.

Одно название — Аид!..

Потом — и драмы, и романы...

Напрасный труд, мол... Тыщи лет...

От Крития до Вассермана

Никто не обошёл сюжет.

У Вассермана, кстати, липа

Насчёт названия горы:

В подземном царстве нет Олимпа,

Но есть солидные бугры.

Сизиф ползёт под светом рампы,

И зреет в голове ответ:

«Чем петь пустые дифирамбы,

Скостили б срок на пару лет!»

Одни вошли в Правление,

другие метят в гении.

Более-менее у всех благодать.

Но анатомию нашего поколения

по моему скелету

будут изучать!

(Пётр Вегин. Над крышами)

Непризнанные гении

пошли на исправление

и заняли в Правлении

вакантные места.

А я им не препятствую

в безудержном стремлении.

Меня влечёт особая,

заветная мечта.

Я наблюдаю прения и жду,

храня терпение,

когда пройдёт какая-то,

ну, скажем, сотня лет,

и будущие критики

воззрятся с удивлением

и с неприкрытой завистью

на худенький скелет:

Мол, убежит от тления

такое поколение.

Поэзию, мол, делали

богатыри — не мы!

Да это ж череп Байрона,

ни более, ни менее!!

Давно у нас повывелись

подобные умы!

Он будет, без сомнения,

объектом поклонения,

скелет поэта Вегина,

как чудо из чудес.

Хозяин слышал о себе

совсем иные мнения,

но в благодарной памяти

нечаянно воскрес.

Века живёт Милосская Венера.

И будет жить.

Но только, чур, без рук!

(Сергей Галкин. Земное время)

Века прошли... И не предъявишь иска

Тем негодяям, что на горе нам

Сломали шею Н. Самофракийской

И В. Милосской дали по рукам.

Как хорошо, что сохранилось тело,

Не тронуто античною шпаной!

Я ем глазами то, что уцелело,

И нервно руки прячу за спиной.

«В лесу родилась ёлочка...»

Под Новый год из северной столицы

За елью, стройной, как горянки стан,

С которым лишь клинок один сравнится,

Я поскакал в далёкий Дагестан.

Не расцвести на снежных шапках саду.

С седых небес свергается метель.

Но и зимой весеннему наряду,

Как горцу конь, не изменяет ель.

Она вдыхает воздух круч спокойно.

Не ведали подлунные леса

Джигитов. Только зайцы в чаще хвойной

Да чёрно-серебристая лиса.

По пропастям летит, как по дороге,

Взнося меня на гребни диких скал,

Скакун неукротимый, быстроногий.

Рука сжимает дорогой кинжал.

Я нежно снёс красавицу под корень

И, опустившись на один из пней,

Два рога «Цинандали» выпил с горя,

Но о себе грустил, а не о ней.

В дни юности, как истинный мужчина,

Я крал невест в чадрах и парандже.

Сегодня ж недостаточна причина,

Чтоб обвинить аварца в грабеже.

Всё мне чудится

Русская рать.

И кучумится

Даль опять.

Всё схлестнулось —

И стон, и визг.

И кучумовцы катятся

Вниз.

(Александр Говоров. Курский соловей)

Мы, бояновцы,

День за днём

Справно

Летописи ведём.

Помню,

Игоревцы надысь

На кончаковцев

Поднялись.

Глядь,

Едва завершился бой —

Чингисхановцы

Прут гурьбой.

Только с юга

Наладишь фронт,

Как

Зашведится горизонт.

Лишь мамаевцы

Убегут,

Тохтамышевцы

Тут как тут...

Если всё описать

Суметь,

Можно просто

Окучуметь.

Зажмурюсь, руки широко раскину,

Но не взлечу — конструкция не та.

(Николай Година. Состояние)

Ошибочка в расчёты залетела.

А в чём и где — не знал я до сих пор: