3
Третьего года, наш край покидая,
Старых соседей моих обнимая,
Помню, пророчил я Саше моей
Доброго мужа, румяных детей,
Долгую жизнь без тоски и страданья…
Да не сбылися мои предсказанья!
В страшной беде стариков я застал.
Вот что про Сашу отец рассказал:
«В нашем соседстве усадьба большая
Лет уже сорок стояла пустая;
В третьем году наконец прикатил
Барин в усадьбу и нас посетил,
Именем: Лев Алексеич Агарин,
Ласков с прислугой, как будто не барин,
Тонок и бледен. В лорнетку глядел,
Мало волос на макушке имел.
Звал он себя перелетною птицей:
„Был, — говорит, — я теперь за границей,
Много видал я больших городов,
Синих морей и подводных мостов —
Все там приволье, и роскошь, и чудо,
Да высылали доходы мне худо.
На пароходе в Кронштадт я пришел,
И надо мной все кружился орел,
Словно прочил великую долю“.
Мы со старухой дивилися вволю,
Саша смеялась, смеялся он сам…
Начал он часто похаживать к нам,
Начал гулять, разговаривать с Сашей
Да над природой подтрунивать нашей —
Есть-де на свете такая страна,
Где никогда не проходит весна,
Там и зимою открыты балконы,
Там поспевают на солнце лимоны,
И начинал, в потолок посмотрев,
Грустное что-то читать нараспев.
Право, как песня слова выходили.
Господи! сколько они говорили!
Мало того: он ей книжки читал
И по-французски ее обучал.
Словно брала их чужая кручина,
Все рассуждали: какая причина,
Вот уж который теперича век
Беден, несчастлив и зол человек?
Но, — говорит, — не слабейте душою:
Солнышко правды взойдет над землею!
И в подтвержденье надежды своей
Старой рябиновкой чокался с ней.
Саша туда же — отстать-то не хочет —
Выпить не выпьет, а губы обмочит;
Грешные люди — пивали и мы.
Стал он прощаться в начале зимы:
„Бил, — говорит, — я довольно баклуши,
Будьте вы счастливы, добрые души,
Благословите на дело… пора!“
Перекрестился — и съехал с двора…
В первое время печалилась Саша,
Видим: скучна ей компания наша.
Годы ей, что ли, такие пришли?
Только узнать мы ее не могли:
Скучны ей песни, гаданья и сказки.
Вот и зима! — да не тешат салазки.
Думает думу, как будто у ней
Больше забот, чем у старых людей.
Книжки читает, украдкою плачет.
Видели: письма все пишет и прячет.
Книжки выписывать стала сама —
И наконец набралась же ума!
Что ни спроси, растолкует, научит,
С ней говорить никогда не наскучит;
А доброта… Я такой доброты
Век не видал, не увидишь и ты!
Бедные все ей приятели-други:
Кормит, ласкает и лечит недуги.
Так девятнадцать ей минуло лет.
Мы поживаем — и горюшка нет.
Надо же было вернуться соседу!
Слышим: приехал и будет к обеду.
Как его весело Саша ждала!
В комнату свежих цветов принесла;
Книги свои уложила исправно,
Просто оделась, да так-то ли славно;
Вышла навстречу — и ахнул сосед!
Словно оробел. Мудреного нет:
В два-то последние года на диво
Сашенька стала пышна и красива,
Прежний румянец в лице заиграл.
Он же бледней и плешивее стал…
Все, что ни делала, что ни читала,
Саша тотчас же ему рассказала;
Только не впрок угожденье пошло!
Он ей перечил, как будто назло:
„Оба тогда мы болтали пустое!
Умные люди решили другое,
Род человеческий низок и зол“.
Да и пошел! и пошел! и пошел!..
Что говорил — мы понять не умеем,
Только покоя с тех пор не имеем:
Вот уж сегодня семнадцатый день
Саша тоскует и бродит как тень!
Книжки свои то читает, то бросит,
Гость навестит, так молчать его просит.
Был он три раза; однажды застал
Сашу за делом: мужик диктовал
Ей письмецо, да какая-то баба
Травки просила — была у ней жаба.
Он поглядел и сказал нам шутя:
„Тешится новой игрушкой дитя!“
Саша ушла — не ответила слова…
Он было к ней; говорит: „Нездорова“.
Книжек прислал — не хотела читать
И приказала назад отослать.
Плачет, печалится, молится богу…
Он говорит: „Я собрался в дорогу“ —
Сашенька вышла, простилась при нас,
Да и опять наверху заперлась.
Что ж?.. он письмо ей прислал. Между нами:
Грешные люди, с испугу мы сами
Прежде его прочитали тайком:
Руку свою предлагает он в нем.
Саша сначала отказ отослала,
Да уж потом нам письмо показала.
Мы уговаривать: чем не жених?
Молод, богат, да и нравом-то тих.
„Нет, не пойду“. А сама неспокойна;
То говорит: „Я его недостойна“ —
То: „Он меня недостоин: он стал
Зол и печален и духом упал!“
А как уехал, так пуще тоскует,
Письма его потихоньку целует!
Что тут такое? Родной, объясни!
Хочешь, на бедную Сашу взгляни.
Долго ли будет она убиваться?
Или уже ей не певать, не смеяться,
И погубил он бедняжку навек?
Ты нам скажи: он простой человек
Или какой чернокнижник-губитель?
Или не сам ли он бес-искуситель?..»
Полноте, добрые люди, тужить!
Будете скоро по-прежнему жить:
Саша поправится — бог ей поможет.
Околдовать никого он не может:
Он… не могу приложить головы,
Как объяснить, чтобы поняли вы…
Странное племя, мудреное племя
В нашем отечестве создало время!
Это не бес, искуситель людской,
Это, увы! — современный герой!
Книги читает да по свету рыщет —
Дела себе исполинское ищет,
Благо наследье богатых отцов
Освободило от малых трудов,
Благо идти по дороге избитой
Лень помешала да разум развитый.
«Нет, я души не растрачу моей
На муравьиной работе людей:
Или под бременем собственной силы
Сделаюсь жертвой ранней могилы,
Или по свету звездой пролечу!
Мир, — говорит, — осчастливить хочу!»
Что ж под руками, того он не любит,
То мимоходом без умыслу губит.
В наши великие, трудные дни
Книги не шутка: укажут они
Все недостойное, дикое, злое,
Но не дадут они сил на благое,
Но не научат любить глубоко…
Дело веков поправлять не легко!
В ком не воспитано чувство свободы,
Тот не займет его; нужны не годы —
Нужны столетия, и кровь, и борьба,
Чтоб человека создать из раба.
Все, что высоко, разумно, свободно,
Сердцу его и доступно и сродно,
Только дающая силу и власть,
В слове и деле чужда ему страсть!
Любит он сильно, сильней ненавидит,
А доведись — комара не обидит!
Да говорят, что ему и любовь
Голову больше волнует — не кровь!
Что ему книга последняя скажет,
То на душе его сверху и ляжет:
Верить, не верить — ему все равно,
Лишь бы доказано было умно!
Сам на душе ничего не имеет,
Что вчера сжал, то сегодня и сеет;
Нынче не знает, что завтра сожнет,
Только наверное сеять пойдет.
Это в простом переводе выходит,
Что в разговорах он время проводит;
Если ж за дело возьмется — беда!
Мир виноват в неудаче тогда;
Чуть поослабнут нетвердые крылья,
Бедный кричит: «Бесполезны усилья!»
И уж куда как становится зол
Крылья свои опаливший орел…
Поняли?.. нет!.. Ну, беда небольшая!
Лишь поняла бы бедняжка больная.
Благо теперь догадалась она,
Что отдаваться ему не должна,
А остальное все сделает время.
Сеет он все-таки доброе семя!
В нашей степной полосе, что ни шаг,
Знаете вы, — то бугор, то овраг.
В летнюю пору безводны овраги,
Выжжены солнцем, песчаны и наги,
Осенью грязны, не видны зимой,
Но погодите: повеет весной
С теплого края, оттуда, где люди
Дышат вольнее — в три четверти груди, —
Красное солнце растопит снега,
Реки покинут свои берега, —
Чуждые волны кругом разливая,
Будет и дерзок и полон до края
Жалкий овраг… Пролетела весна —
Выжжет опять его солнце до дна,
Но уже зреет на ниве поемной,
Что оросил он волною заемной,
Пышная жатва. Нетронутых сил
В Саше так много сосед пробудил…
Эх! говорю я хитро, непонятно!
Знайте и верьте, друзья: благодатна
Всякая буря душе молодой —
Зреет и крепнет душа под грозой.
Чем неутешнее дитятко ваше,
Тем встрепенется светлее и краше:
В добрую почву упало зерно —
Пышным плодом отродится оно!
(1854–1855)
