Сегодня ранним вечером ко мне зашла печаль,
Вся в свете утончённых очертаний.
Она по-женски поздоровалась и скинула вуаль,
Слегка качнув волну благоуханий.
Она сегодня в музыкальном настроении,
И готова спеть либретто к «Свадьбе Фигаро».
И я сажусь за клавиши в почтении,
И начинаю в полутоне с ноты До.
Печаль, как календарь воспоминаний,
Она в первых поцелуях и жестоких тумаках,
Она вплеталась в паутину расставаний
И в поступки, что вершились впопыхах.
Она была в осаде, и в атаке,
И в полном отрицании в минуты исступлений.
Она всегда мне подавала знаки,
Пытаясь охлаждать накалы намерений.
Печаль, она и в смехе и в слезах,
В недоумении и умении пережить,
Она и рядом, и на дальних берегах,
Она умеет отойти и отпустить.
Поблёскивают клавиши, оплавлена свеча,
За окном темнее и темней.
Печаль сама уходит по дням календаря
И потихоньку просит закрыть за нею дверь.
Бессарабский рынок мается жарой,
На Крещатике каштаны солнцем зализало.
В тени большой рекламы с рыбкой золотой
Красивая цыганка мне карту стасовала.
Колода — словно пригоршня сыпучего песка,
А мне казалась Книгой Перемен.
Бусы цвета крови и чёрная коса,
Сегодня мне гадает красавица Кармен.
Но она сидит, как в винограднике гюрза,
И пророчит те же самые дела:
Червонному валету опять казённый дом
И на дальних пересылках чайник над костром.
И говорит, что надо принимать свою судьбу,
Ведь все тяжести рождаются из собственных грехов,
А я свой смысл и искупление найду
За колючей проволокой и скрежетом замков.
Мне вчера и в Лавре то же говорили,
Что надо каяться и горячо молиться.
Я помнил, что меня ребёнком покрестили,
А потом по правилам детдомовским учили.
Наверное, каждый помнит, что и как прошёл,
Но никто не знает, что ещё осталось.
Никто ещё свой срок не перешёл,
И что такое жизнь понять не получалось.
У неё глаза ресницами прикрыты,
А из-под них стекла слезинка счастья.
Она танцует танго рио-риты,
И её целуют в оголённые запястья.
Саксофон и скрипка источают нежность,
И будто босиком по сини васильков
Танцуют две сестры — любовь святая
и святая верность,
И светятся кресты церковных куполов.
Не ищите меры у блаженства,
Слейтесь в поцелуе страстными губами.
Лишь тогда приходит совершенство,
Когда музыка становится цветами.
А ещё любовь умеет миром управлять,
И пускай не кончится танго рио-риты.
Только не забудь, за что можно умирать,
И почему была не принята жертва Маргариты?
Уже помойка стала ночью подмерзать,
Но её вороны с утра когтями шуровали,
Они, как волки, на котов рычали,
А те как будто их не замечали.
Целлулоидную куклу с потёртой краской на губах
Кто-то ночью выбросил в помойку,
Она была без платьица, но в розовых носках,
Видно даже куклы платят неустойку.
На растянутой резинке болтается рука,
А синие глаза, временем побитые,
Откуда-то глядят, издалека,
Как праздники, давно людьми забытые.
Ворон в непонятках смотрит на неё,
Он над ней навис, как нависает мрачный жнец.
Он не может разделить чужое и своё,
Понимая, что в помойке — человеческий птенец.
Старенькая бабушка куклу подобрала,
Тряпочкой протёрла и спрятала в кошёлку.
Она, наверно, ей напоминала,
Что когда-то таким призом награждали комсомолку.
Нам теперь придётся в своих помойках рыться,
Чтобы не распалась связь времен,
И пытаться в прожитом чему-то научиться,
Ведь свободный не бывает от всего освобождён.
Очень скудные осенние фантазии,
Некрасивые и грязные потёки на домах,
Всё слиплось и смешалось в своём однообразии —
Это как налёт на искусанных губах.
Борода тумана прилипла к фонарю,
И тот в ранних сумерках почти неразличим.
Я сам себя сегодня обману
И буду представляться именем чужим.
Когда сегодня соберёмся на пол-литре,
Хочу назваться Пабло Пикассо,
Чтобы расписать в его палитре
То, что вижу сквозь больничное окно.
А там, на фоне серых театральных декораций,
Фигурки исполнителей теней.
Они не ждут восторгов и оваций,
Отыгрывая пьесу пострашней.
У меня тоже множество болезней,
И из них смертельных — большинство.
Для таких, как я, цвет серости полезней,
В нём сливаются Ничто и Естество.
Я в этом чёрно-белом телевизоре
Всё время свою музыку ищу.
Вы только не забудьте о любимом композиторе,
Если до весны не доживу.
На поле Чудес, в стране Дураков
Собрался митинг в поддержку Буратино.
Пришёл народ с кисельных берегов
И двое грустных Арлекинов.
Чиполино с девочкой Мальвиной,
Страдающий Пьеро и зайка-попрыгайка,
Даже целых два простолюдина
И персонаж из сериала «Угадайка».
Пиявочник припёрся с порванным сачком,
Кот Матроскин с Колобком и Айболитом,
И, конечно, Золушка с Иваном-дурачком,
А ещё Дюймовочка с Незнайкой — сибаритом.
Усатый Бармалей истошно заорал,
И солдаты Урфин
