я рукой махнула, — пойду к маме, —
и три дня над могилкой рыдала.
Остров знал всё это, было мало
ему горя моего, он бросил ветру:
«Зачем поэтам жить на белом свете?»
А ветер пошумел и утих.
Поэтому сижу, пишу я стих.
И все обиды уходят куда-то…
Остров — глыба, он не виноватый.
Край света
Пишут люди, пишут люди
на изнанке букваря:
«Больше в мире зла не будет!» —
закрывать букварь пора
и лететь туда, где небо
разрывает паруса.
На край света, на «Край света»
там ведь не одна звезда,
ни сойдя с своей орбиты,
след оставит. Подметут.
Вот и всё, мы, дворник, квиты,
мусор дети соберут
и расскажут: «Очень сложно
в черновик писать букварь,
никогда не разглядишь ведь —
что кому чего не жаль.»
Так и будет небо с морем
спорить, тайны не храня:
— Что-то будет, что-то будет! —
будет жизнь без букваря.
Нарисует старый дворник
на стене прошедший год:
«Да уж, было чего вспомнить —
фестиваль “Край света”, лёд,
прошлогодние обиды,
кризис, пляски, босота!»
Мы с тобою, дворник, квиты:
обнищал ты, как и я.
Чёртовы острова
Заиндевевшие чёртовы острова.
«Чёртовы острова» —
это игра, игра на выживание.
Выживу, так задание
будет выполнено навеки.
Мёртвые вокруг человеки.
И я среди них ни жива,
ни мертва, ни печальна,
не ломаю руки в отчаянье,
а холодно прорубаю путь:
«Мне б на мёртвых людей не взглянуть!»
Не гляди, не гляди, не надо!
Выживешь, будет награда:
начнут стихи твои литься
и благодарные лица.
Погляди на них, больно не будет.
Нет, конечно душа не забудет
чёрствый остров и мёртвых людей.
Но ты ход свой руби поскорей
и иди иль плыви, неважно!
Да помни, кораблик бумажный
у тебя всегда под рукою,
он мёртвое море накроет.
Ты в нём сиди и пиши
свои стихи, они неплохи.
Так как устанешь плыть
— Слышишь, Инна,
ты живёшь на Сахалине?
— Я живу на Сахалине.
— Я там не бывал никогда!
— Тебе никогда там не быть.
— Почему?
— Так как устанешь плыть,
у нас такие моря!
В их пучинах сплошная беда,
а она любую мечту
тянет всё время ко дну.
— Слышишь, слышишь, слышишь, Инна!
— Я живу на Сахалине,
не пытайся со мной говорить,
потому что устанешь зубрить
громаду моих стихов!
Ведь без них я никто.
Будь здоров.
Он встал и закрыл ноутбук,
мой виртуальный друг.
Прошептал: «Тяжело с тобой, Инна», —
и на остров гремучий двинул.
А пока он плыл и шагал,
воздух в небе так дико устал!
«Не дойдёт», — шуршали моря.
Не дошёл, заболел. Я одна.
На гору взобралась и жду
на холодном, промозглом ветру.
Уплыла от народа
Люди сидели у моря,
вспоминая потопы Ноя
и кушали бутерброды.
Я мимо шла. Вот народы!
Им дают колбасу, они ж в море
смотрят с вселенской тоскою.
Разглядываю бутерброды:
да сыта я сегодня вроде.
А с людьми не хочется спорить,
легче ковчег построить
из водорослей и песка.
Уплываю от них. Уплыла!
Что-то да я не знаю
Не было берегов у берега.
Я бегала
по бескраю.
Что-то да я не знаю:
ни солнце, ни траву и ни море,
я не знаю горькое горе.
Я знаю песню, которая плачет.
А это значит,
глаза мои бесконечны,
в них плавает вечность
и Охотское море.
Охота на волю!
Праздник-проказник
Весело, весело людям:
«Поэт, мы тебя не забудем,
ведь наши красивые лица
увековечишь. Влюбиться
нам тоже, наверное, стоит!»
Ветер на острове спорит
с таким разноцветным народом:
«Хороводом его, хороводом!»
Собирай да лови эти лица,
им тоже охота влюбиться
и рассказывать солнцу:
— Город любимый стоит
миллиона наших улыбок!
Жаль, солнечный день был хлипок
на Сахалине, он тучей
накроет праздник. Но люди,
привыкшие к бурям и ветру:
«С приветом! (кричат) С приветом»!
Ведь по улицам праздник гуляет,
он просто проказник. Устанут
кошки гулять по крышам:
— Слышим вопли мы ваши, слышим!
Сахалин — не тебе чета
Сахалин, Сахалин — не тебе чета.
Сахалин-господин — это навсегда.
Вот побывал ты, вроде, в Магадане,
а хочется домой, ведь, к папе с мамой,
на Сахалин, на остров свой могучий,
который и Чукотки даже круче!
— А ты, детка, в Сочи не бывала?»
— Что я в ваших Сочах не видала:
ни каторги тебе, ни одиночества,
ни закалённого в снегах отрочества.
А знаете, на острове: моря —
они везде, куда б я ни пошла.
Вот из-за этих то морей
не видно ваших мне Сочей!
Сахалин, Сахалин — не тебе чета,
он допишет стих, а я вразнос пошла
по горам крутым да побережью.
Не хочу убийцей слыть, но всё же срежу
подосиновиков толстопятых.
Слышишь как они кричат: «Проклята!»
Мой удел
Чужие, далёкие страны
манят из телевизора:
зовут и зовут, наверное.
Да я бы, конечно, поехала
(как другие хорошие девочки)
и хохотала весело,
вернувшись домой из Турции.
И говорила, может быть,
что Египет и Черногория
лучше намного Родины,
ведь там такие акации,
на космос большой похожие!
Но мой удел (без сомнения) —
это дома у телевизора
сидеть и любить свою родину
на Сахалин похожую.
А денег нет потому что!
Вот такие дела.
На севера — сказали доктора
На севера, на севера, на севера!
На севера (сказали доктора),
на севера, где северный народ
даже в пургу не пропадёт.
На севера отправилась Москва
Брянск, Белоруссия, Литва.
На севера: на Дальний на восток,
на Сахалин, Курильск, Владивосток,
на БАМ, Амур, в Хабаровск.
О сколько ж нас пропало,
пропало навсегда!
Там наша даль-земля,
она нас понесла
и всё несёт, несёт
вперёд, вперёд, вперёд!
А впереди пурга
и бешеный народ.
Ну кто его поймёт?
То пляски-свистопляски,
то мёрзлая вода,
то горы-перегоры,
то дружба навсегда!
И горе рекой:
хоть купайся или пой
про горы-перегоры,
про рыбу и про лес,
про баню, прорубь, шубу.
Ну вот и чёрт залез
в истерзанную душу:
— Такие, брат, дела.
— Зачем же я припёрся
на эти севера?
На севера, на севера, на севера,
на севера (сказали доктора).
Я верю, верю, верю докторам,
свой север никому я не отдам!
Пьяный доктор спит на лавке,
мёрзлый город не поёт.
Не помри сегодня, Клавка,
сала шмат Колян несёт.
Сахалин — каторга
Смерть, холод, голод, цинга —
не
