пустить, но родню аферистки не выбрить
И оставить в живых, что, по их разуменью, позор.
Про захваты земель их преступные помыслы знала
Та Раав, но за то, что властям не сдала тех ребят,
Ей обещана жизнь, что само по себе и не мало,
А что слово их твёрдо, ребята псалмом подтвердят.
«В вечной тяжбе за землю Господь Ханаан нам присудит.
Бога рейдеры мы и с мечами ворвёмся сюда.
Смерти наша душа вместо вашей пусть предана будет,
Если мы позабудем про тех, кто сдавал города».
В горы путь указала Раав молодцам неслучайно,
Где три дня им скрываться велела, чтоб не замели
До возврата дозоров — тем выдала важную тайну
О размерах доподлинных той Ханаанской земли.
На какие порой ни пускаются только уловки
Люди, если клюкой постучится к ним смерть на постой…
В ночь спустила Раав соглядатаев тех на верёвке,
Ибо был её дом её крепость в стене городской.
И сказали лазутчики: «Той же верёвкой червлёной
Обозначь нам окно и держи при себе всех родных,
Переметь их сурьмой, как угодно, хоть краской зелёной,
Чтобы нам отличить их от прочих иных шибутных.
Если наша рука чью-то голову в комнате вашей
Рассечёт палашом, будь то тёща-змея иль свекровь -
Кровь пролитая ляжет позором на головы наши,
Кто ж ступил за порог — на его голове будет кровь.
Если вдруг форс-мажор, а тем более если случится,
Наше дело откроешь ты — то от заклятий твоих
Мы свободны»… «Да будет по-вашему!» — молвит блудница
И верёвку с окошка спускает, одну на двоих.
Отпустила Раав их, семиты домой возвратились.
Как героев лазутчиков лично поздравил главком.
Получили они от блудницы огромную милость,
А как с ней расплатились и чем, мы узнаем потом.
Подвиг это иль подлость — какое нам в сущности дело,
Как смотреть. Право жить означает порой чью-то смерть.
Сколько разных разведчиков в женских объятьях сгорело
И как многим ещё суждено в тех объятьях сгореть.
Электрический стул — продолжение жарких объятий.
Для кого-то, возможно, подобный конец — ерунда.
Как вам спится, любезный, с блудницей в железной кровати,
Если к сетке матраца уже подвели провода?
Здесь предательство для осуждения служит мишенью,
Для людей интересны мотивы его, типажи.
Возводя подлость в доблесть во имя великих свершений,
Эту миссию скверную жрец на блудниц возложил.
Иисус поутру рано встал и в путь повёл народ
От Ситтима к Иордану, всех священников вперёд
Шлёт. Ковчег завета с ними, в Иордан они войдут,
Где свою обувку снимут на резиновом ходу.
Шлёт им Яхве сверху знаки: «В воду ступите стопой
И вода в момент иссякнет, остановится стеной
И застынет водопадом, капли книзу не прольёт,
Пока водную преграду весь народ не перейдёт».
Иисуса Бог прославил. От подобных новостей
Все его боятся стали, словно это Моисей.
Скажет как, так и случится. Иордан в погожий год
На уборочной пшеницы вброд ребёнок перейдёт.
В Иордане не утопли… Всех призвал военкомат,
Кто страдал от плоскостопья и кому сам чёрт не брат.
Сорок тысяч по призыву военком всего нашёл.
Не до жиру, быть бы живу — думал тот, кто не пришёл.
Мельче не натянешь сито — всех подряд не призовёшь,
Бронь отнимешь у левитов — сам за Иордан пойдёшь.
Приписное — это липа. Моисей не обрезал
Свой народ с времён Египта… Люд сознательней не стал.
Гвардия повымирала, чьих концов коснулся нож.
А народ без ритуала Яхве, что солдату вошь.
Отрок не по назначенью крайнюю терзает плоть…
Дал команду положенье выправить тогда Господь.
Приказал Он Иисусу поострей точить ножи
И обрезать, как капусту, что неправильно лежит.
Суть сакрального обряда — отправляясь на покой,
Чувствовать, что Бог твой рядом… ну, буквально, под рукой.
Непростое это действо точно выполнил Главком
И назвал святое место: «Обрезанья славный холм».
В той равнине очень плоской редкость даже косогор.
Уж не знаю, до иль после появился там бугор.
Кто в Египте был обрезан в бозе тот давно почил.
Люд обрезанный болезный приписное получил.
Прекратил Всевышний манну посыпать дождём с небес.
Зерновые Ханаана начал есть еврейский плебс.
Пышки пресные месились, хлеб на Пасху ел народ.
Помощь с неба прекратилась там, где мёд рекой течёт…
Городом в походе первым пал тогда Иерихон,
Когда действуя на нервы, осадив со всех сторон,
Вокруг стен его носили семь священников ковчег,
Как Бастилию святили, чтоб разрушить без помех.
И пока звучали трубы, рот закрыть был всем приказ.
Если кто покажет зубы, тубой врежут между глаз.
В барабаны, что есть силы, били. Дух ожесточал
Свой народ — его водили, а он в тряпочку молчал,
Точно в рот загнали дышло или врезали под дых.
На прогулку в поле вышло общество глухонемых.
За шесть дней не проронилось с губ сыновних слово мать…
Одним словом, накопилось, появилось, что сказать.
В день седьмой своим порядком укрепления семь раз
Обошли сыны. Всем рявкнуть во всё горло дал приказ
Иисус Навин (воскликнуть, если к тексту ближе быть,
Сил наличных поелику полагалось возопить).
Разом все взревели трубы, брань неслась со всех сторон,
И под матерщиной грубой задрожал Иерихон.
Вниз посыпалась на выи неба синяя эмаль,
Стены многовековые рухнули как «Трансвааль»*.
Город подвели левиты под заклятие «херем»,
Этот значит, в нём наймитам делать нечего совсем,
Не снасильничать девицу (хоть страшна, как смертный грех),
Барышами не разжиться — истребить здесь надо всех,
Левых, правых и неправых. Чтоб безбожником не слыть,
Надо Господу во славу всех в капусту изрубить.
(Мы такое наблюдали — По левицкому суду,
Помнится, царя убрали в восемнадцатом году.
Голубую кровь с убитых кислотой смыв во дворе,
Обошлись тогда бандиты без заклятия «херем»).
Золото и медь, железо и награбленный весь хлам
Надо сдать жрецам помпезно, а не прятать по углам,
Над живыми не глумиться, добивать в единый миг…
Лишь одна Раав блудница здесь останется в живых.
Оккупанты слово сдержат, ту Раав с её роднёй
При погроме не зарежут, не размажут пятернёй.
Глаз долой тому, кто в прошлом упрекнёт… Раав вдова.
Если Книге верить можно, до
