«…Когда мы предложили предъявить для осмотра ручные вещи, Александра Федоровна начала протестовать на ломаном русском языке — оказывается, бывшая русская царица и говорить-то по-русски не умела. И доктор Боткин объяснил нам ее протест. Она кричала „истефательство“, „хосподин Херенский“ и еще что-то. По объяснениям Боткина это значило, что она указывала на Керенского как на образец вежливости, а наш осмотр считала издевательством. Николай Романов молчал… Бывший царь сам приходил в комендантскую и торговался насчет увеличения штата по каждой единице мирным путем… Первые две-три недели были еще затруднения с арестованными в смысле стирки белья. Привыкли они белье менять ежедневно, и надо было эту массу белья тщательно просмотреть, прежде чем сдать его прачкам, при возвращении — та же история. Согласовали мы этот вопрос с тов. Белобородовым и предложили заняться стиркой белья самим дочерям царя совместно с Фрейлиной Демидовой, да и на кухне было удобно отгородить помещение для прачечной. А делать-то им было нечего, не мешало немножко поучиться работе, хотя бы на себя. И действительно, после оборудования прачечной тов. Андреев, бывший матрос-балтиец, оказался хорошим учителем, и дело со стиркой наладилось, с тем только лишь, что менять белье они стали гораздо реже… Однажды Алексей услыхал, как красногвардейцы поют „Вы жертвою пали в борьбе роковой“. Алексей спросил меня, знаю ли я эту песню, и, получив утвердительный ответ, попросил списать слова, так как ему очень понравился мотив… Оставалось одно — бывшего царя Николая Романова, его семью и приближенных расстрелять. В ночь с 16 на 17 июня это и было приведено в исполнение…»
В Катаев.
Не просто объяснить, причем здесь это:
Поленов, фильм о нем и Николай с Алисой
и детьми (уж вы поверьте, я — кто угодно,
но не монархист и если надо, сам
проголосую
в конвенте или трибунале). Но все-таки
история и честь ста поколений унижены
заметно униженьем всего одной семьи.
Здесь не о казни речь, она иное дело,
убили всех, убили миллионов двузначное число
во всех концах планеты, но триста лет
Романовых
семья была гербом и именем России.
Вот это ужас, ужас. Кто не чтит своих гробов,
тот падаль, тля и падаль. Так Пушкин думал,
и, конечно, прав. И тут я вспомнил,
что Поленов сам был выходцем профессорской
московской (едва ль не богословия) семьи.
Он кончил поливановский лицей,
романской филологии начала постиг,
Е. Рейн в библиотеке К. Чуковского
посередине курса он ушел в чрезвычайные
курсанты, поскольку восемнадцатый был год.
Не воевал он, так в Москве голодной
курсировал по темным переулкам,
ночной патруль, — какие пустяки
сравнительно с Деникиным и Фрунзе,
и Колчаком и штурмом Перекопа,
кронштадтским мятежом, провалом польским, —
и все это Поленов описал,
особенно события в Сибири.
Как это там:
«Снега тайги молчат, разбит Колчак,
И адмиральский повар
из парабеллума палит по снегирям»,
и что-то в этом роде дальше.
О, Поленов,
я не хочу столь позднего суда, нелепого,
твой сын родной и пылкий, я все, что мог,
приял из рук твоих,
но именно сыновнее зазнайство
мне говорит: «Поленов, ты не прав!
„Поэзия есть Бог в святых мечтах земли“».
И прав
Василь Андреевич Жуковский,
который это написал в поэме «Камоэнс», —
не ты, Поленов.
Сегодня днем закончу я сценарий,
потом уеду в Вильнюс, в глухомань, в Одессу,
в Ленинград, в Смоленщину, на нянину могилу.
Вагонов полных хочется, вокзалов,
случайной водки, девок, городов,
еще мне неизвестных, но набитых
моим добром… и здесь, и здесь я сын
Поленова, и мне не отпереться.
Покойся с миром, добрый Клим Поленов,
ты сделал все, что смог, — ты проиграл.
1975
Киносценарист В. обладал замечательной головой в смысле выдумывания сюжетов или анекдотов, как их называли в кино. И некоторые из них были для него совершенно излишни, ибо никак не могли быть реализованы в условиях советской действительности.
А история эта произошла давно, во время московского международного кинофестиваля. Я уже как-то упоминал, что в те времена по ночам работал пресс-бар для гостей и участников этого великолепного события. И вот как-то В. пришел в пресс-бар задолго до его открытия и застал там только одного человека. И, судя по всему, это был вполне важный иностранец. Действительно, им оказался известный американский кинопродюсер, а В. неплохо говорил по-английски. И он сообщил американцу, что у него есть интересный сюжет. На лице продюсера тотчас появилась скучающая мина, но, как вежливый человек, он выслушал В.
— Представьте себе, что советская атомная лодка, наш «Поларис», так сказать, которая месяцами дежурит на дне океана, по каким-то причинам должна всплыть. И она случайно всплывает у побережья маленького американского островка. Население этого острова занимается рыболовством, все мужчины ушли на промысел в море, на острове остались женщины, дети и старики. Советские матросы высаживаются на этот остров, поют песни, танцуют — это мюзикл, разумеется.
И вдруг В. заметил, что лицо продюсера преобразилось. Он больше не скучал, он пытался не показать свою заинтересованность.
— Интересно, интересно, — пробормотал он, — можно взять на всякий случай. Сколько вы за этот сюжетец хотите?
— Ничего не хочу, — ответил В. — берите даром.
Ведь в те времена и помыслить было невозможно о долларовом вознаграждении.
— Нет, даром у нас не принято, — заметил продюсер, — даром выходит всегда дороже. Вы уж что-нибудь придумайте.
И В. глубоко задумался и, представьте себе, придумал.
Он подозвал к столику свою старинную знакомую Зину — заведующую пресс-баром и спросил у нее, сколько в настоящий момент в пресс-баре находится алкоголя.
— В каком смысле? — не поняла Зина.
— А в том, — пояснил ей В. — подсчитай, на какую сумму у тебя на сегодняшнюю ночь имеется коньяка, водки, шампанского, джина и всего прочего до последней капли.
— А зачем тебе? — поинтересовалась Зина.
Но тут В. рассердился, и она ушла подсчитывать и через десять минут принесла бумажку с какой-то суммой. И наш сценарист сказал продюсеру;
— Оплатите все это, и будем считать, что сюжет ваш.
Продюсер посмотрел на предъявленный ему счет, плотоядно улыбнулся и спросил только, где здесь телефон. Через час по его распоряжению привезли чемодан рублей и выкупили весь этот изысканный буфет.
Таким образом, В. стал реальным хозяином пресс-бара. И вот заведение постепенно начало заполняться людьми, и все они устремились к стойке. Но у стойки их встречал наш киносценарист и распоряжался исключительно он, совершенно при этом не считаясь со вкусами заказчиков. У него были какие-то свои соображения:
— Этому — двести грамм «Баллантайна», сто коньячка, этим профурсеткам — на двоих один бокал шампанского, вот сюда — бутылку «Еревана», а этому сегодня объявляется сухой закон!
И так он распоряжался всю ночь до закрытия пресс-бара, сам при этом ничего не пил, и, как он сам не лучшим образом скаламбурил, упивался властью.
Что же касается сюжета, то на его основе поставлен знаменитый кино-мюзикл «Русские идут!», который обошел весь мир и принес его создателям миллионы.
ШАПКА ИЗ ПОСЕДЕВШЕГО ВОЛЧОНКА
Жил когда-то в Москве фотограф Лев Рубин. Работал в иллюстрированных журналах, был видный человек в своем ремесле. Допускали его даже до дел государственной важности. Впрочем, все это было довольно давно, в шестидесятые годы.
Тогда-то и прилетел в Москву английский премьер-министр Гарольд Мак-Миллан. Среди прочих фотографов поехал Рубин встречать его на аэродром. Стояла зима в самом разгаре. Мак-Миллан вышел из самолета, фотографы окружили его, и Рубин случайно оказался совсем недалеко от премьер-министра. Неожиданно Мак-Миллан как-то заинтересованно на него взглянул и что-то сказал сопровождающему его лицу. Это лицо тотчас подошло к Рубину и спросило, занят ли господин фотограф завтра вечером. Рубин невероятно удивился и честно сказал, что не занят. И тогда это лицо пригласило его на прием в английское посольство.
Никогда еще такого в обширной практике Рубина не бывало. Впрочем, он и не думал идти в английское посольство. Он-то хорошо знал, что одно особое учреждение тщательно следит за подобными визитами.
Вот как раз из этого учреждения ему и позвонили за час до начала приема. И спросили, собирается он идти или нет? Рубин честно ответил, что нет, не собирается. «А мы вам напротив, советуем пойти и даже настаиваем на этом», — было сказано в трубку. Рубин переполошился и задумался. Было в этой истории что-то таинственное. Но делать было нечего.
