Песнь шестнадцатая
Круг седьмой — Третий пояс (продолжение) — Насильники над естеством (содомиты) 1
Уже вблизи я слышал гул тяжелый
Воды, спадавшей в следующий круг,
Как если бы гудели в ульях пчелы, —
4
Когда три тени отделились вдруг,
Метнувшись к нам, от шедшей вдоль потока
Толпы, гонимой ливнем жгучих мук.[207]
7
Спеша, они взывали издалека:
«Постой! Мы по одежде признаем,
Что ты пришел из города порока!»
10
О, сколько язв, изглоданных огнем,
Являл очам их облик несчастливый!
Мне больно даже вспоминать о нем.
13
Мой вождь сказал, услышав их призывы
И обратясь ко мне: «Повремени.
Нам нужно показать, что мы учтивы.
16
Я бы сказал, когда бы не огни,
Разящие, как стрелы, в этом зное,
Что должен ты спешить, а не они».
19
Чуть мы остановились, те былое
Возобновили пенье;[208] к нам домчась,
Они кольцом забегали[209] все трое.
22
Как голые атлеты, умастясь,
Друг против друга кружат по арене,
Чтобы потом схватиться, изловчась,
25
Так возле нас кружили эти тени,
Лицом ко мне, вращая шею вспять,
Когда вперед стремились их колени.
28
«Увидев эту взрыхленную гладь, —
Воззвал один, — и облик наш кровавый,
Ты нас, просящих, должен презирать;
31
Но преклонись, во имя нашей славы,
Сказать нам, кто ты, адскою тропой
Идущий мимо нас, живой и здравый!
34
Вот этот, чьи следы я мну стопой, —
Хоть голый он и струпьями изрытый,
Был выше, чем ты думаешь, судьбой.
37
Он внуком был Гвальдрады[210] именитой
И звался Гвидо Гверра, в мире том
Мечом и разуменьем знаменитый.
40
Тот, пыль толкущий за моим плечом, —
Теггьяйо Альдобранди, чьи заслуги
Великим должно поминать добром.
43
И я, страдалец этой жгучей вьюги,
Я, Рустикуччи, распят здесь, виня
В моих злосчастьях нрав моей супруги».[211]
46
Будь у меня защита от огня,
Я бросился бы к ним с тропы прибрежной,
И мой мудрец одобрил бы меня;
49
Но, устрашенный болью неизбежной,
Я побоялся кинуться к теням
И к сердцу их прижать с приязнью нежной.
52
Потом я начал: «Не презренье к вам,
А скорбь о вашем горестном уделе
Вошла мне в душу, чтоб остаться там,
55
Когда мой вождь, завидев вас отселе,
Сказал слова, явившие сполна,
Что вы такие, как и есть на деле.
58
Отчизна с вами у меня одна;
И я любил и почитал измлада
Ваш громкий труд и ваши имена.
61
Отвергнув желчь, взыскую яблок сада,
Обещанного мне вождем моим;
Но прежде к средоточью[212] пасть мне надо».
64
«Да будешь долго ты руководим, —
Ответил он, — душою в теле здравом;
Да светит слава по следам твоим!
67
Скажи: любовь к добру и к честным нравам
Еще живет ли в городе у нас,
Иль разбрелась давно по всем заставам?
70
Гульельмо Борсиере, здесь как раз
Теперь казнимый, — вон он там, в пустыне, —
Принес с собой нерадостный рассказ».[213]
73
«Ты предалась беспутству и гордыне,
Пришельцев и наживу обласкав,
Флоренция, тоскующая ныне!»
76
Так я вскричал, лицо мое подняв;
Они переглянулись, вняв ответу,
Подобно тем, кто слышит, что был прав.
79
«Когда все просьбы так легко, как эту,
Ты утоляешь, — отклик их гласил, —
Счастливец ты, дарящий правду свету!
82
Да узришь снова красоту светил,
Простясь с неозаренными местами!
Тогда, с отрадой вспомянув: «Я был»,
85
Скажи другим, что ты видался с нами!»
И тут они помчались вдоль пути,
И ноги их казались мне крылами.
88
Нельзя «аминь» быстрей произнести,
Чем их сокрыли дали кругозора;
И мой учитель порешил идти.
91
Я двинулся вослед за ним; и скоро
Послышался так близко грохот вод,
Что заглушил бы звуки разговора.
94
Как та река, которая свой ход
От Монте-Везо в сторону рассвета
По Апеннинам первая ведет,
97
Зовясь в своем верховье Аквакета,
Чтоб устремиться к низменной стране
И у Форли утратить имя это,
100
И громыхает вниз по крутизне,
К Сан-Бенедетто Горному спадая,[214]
Где тысяча вместилась бы вполне,[215] —
103
Так, рушась вглубь с обрывистого края,
Мы слышали, багровый вал гремит,
Мгновенной болью ухо поражая.
106
Стан у меня веревкой был обвит;
Я думал ею рысь поймать когда-то,
Которой мех так весело блестит.
109
Я снял ее и, повинуясь свято,
Вручил ее поэту моему,
Смотав плотней для лучшего обхвата.
112
Он, боком став и так, чтобы ему
Не зацепить за выступы обрыва,
Швырнул ее в зияющую тьму.[216]
115
«На странный знак не странное ли диво, —
Сказал я втайне, — явит глубина,
Раз и учитель смотрит так пытливо?»
118
Увы, какая сдержанность нужна
Близ тех, кто судит не одни деянья,
Но видит самый разум наш до дна!
121
«Сейчас всплывет, — сказал наставник знанья, —
То, что я жду и сам ты смутно ждешь;
Сейчас твой взор достигнет созерцанья».
124
Мы истину, похожую на ложь,
Должны хранить сомкнутыми устами,
Иначе срам безвинно наживешь;
127
Но здесь молчать я не могу; стихами
Моей Комедии[217] клянусь, о чтец, —
И милость к ней да не прейдет с годами, —
130
Я видел — к нам из бездны, как пловец,
Взмывал какой-то образ возраставший,
Чудесный и для дерзостных сердец;
133
Так снизу возвращается нырявший,
Который якорь выпростать помог,
В камнях иль в чем-нибудь другом застрявший,
136
И правит станом и толчками ног.
Герион — Круг седьмой — Третий пояс (окончание) — Насильники над естеством и искусством (лихоимцы) — Спуск в восьмой круг 1
«Вот острохвостый зверь, сверлящий горы,
Пред кем ничтожны и стена, и меч;
Вот, кто земные отравил просторы».
4
Такую мой вожатый начал речь,
Рукою подзывая великана
Близ пройденного мрамора[218] возлечь.
7
И образ омерзительный обмана,
Подплыв, но хвост к себе не подобрав,
Припал на берег всей громадой стана.
10
Он ясен был лицом и величав
Спокойством черт приветливых и чистых,
Но остальной змеиным был состав.
13
Две лапы, волосатых и когтистых;
Спина его, и брюхо, и бока —
В узоре пятен и узлов цветистых.
16
Пестрей основы и пестрей утка
Ни турок, ни татарин не сплетает;
Хитрей Арахна[219] не ткала платка.
19
Как лодка на причале отдыхает,
Наполовину погрузясь в волну;
Как там, где алчный немец обитает,
22
Садится бобр вести свою войну,[220] —
Так лег и гад на камень оголенный,
Сжимающий песчаную страну.
25
Хвост шевелился в пустоте бездонной,
Крутя торчком отравленный развил,
Как жало скорпиона заостренный.[221]
28
«Теперь нам нужно, — вождь проговорил, —
Свернуть с дороги, поступь отклоняя
Туда, где гнусный зверь на камни всплыл».
31
Так мы спустились вправо[222] и, вдоль края,
Пространство десяти шагов прошли,
Песка и жгучих хлопьев избегая.
34
Приблизясь, я увидел невдали
Толпу людей,[223] которая сидела
Близ пропасти в сжигающей пыли.
37
И мне мой вождь: «Чтоб этот круг всецело
Исследовать во всех его частях,
Ступай, взгляни, в чем разность их удела.
40
Но будь короче там в твоих речах;
А я поговорю с поганым дивом,
Чтоб нам спуститься на его плечах».
43
И я пошел еще раз над обрывом,
Каймой седьмого круга, одинок,
К толпе, сидевшей в горе молчаливом.
46
Из глаз у них стремился скорбный ток;
Они все время то огонь летучий
Руками отстраняли, то песок.
49
Так чешутся собаки в полдень жгучий,
Обороняясь лапой или ртом
От блох, слепней и мух, насевших кучей.
52
Я всматривался в лица их кругом,
В которые огонь вонзает жала;
Но вид их мне казался незнаком.
55
У каждого на грудь мошна свисала,
Имевшая особый знак и цвет,[224]
И очи им как будто услаждала.
58
Так, на одном я увидал кисет,
Где в желтом поле был рисунок синий,
Подобный льву, вздыбившему хребет.
61
А на другом из мучимых пустыней
Мешочек был, подобно крови, ал
И с белою, как молоко, гусыней.
64
Один, чей белый кошелек являл
Свинью, чреватую и голубую,
Сказал мне: «Ты зачем сюда попал?
67
Ступай себе, раз носишь плоть живую,
И знай, что Витальяно[225], мой земляк,
Придет и сядет от меня ошую.
70
Меж этих флорентийцев я чужак,
Я падуанец; мне их голос грубый
Все уши протрубил: «Где наш вожак,
73
С тремя козлами, наш герой сугубый?»[226]
Он высунул язык и скорчил рот,
Как бык, когда облизывает губы.
76
И я, боясь, не сердится ли тот,
Кто мне велел недолго оставаться,
Покинул истомившийся народ.
79
Тем временем мой вождь успел взобраться
Дурному зверю на спину — и мне
Промолвил так: «Теперь пора мужаться!
82
Вот, как отсюда сходят к глубине.
Сядь спереди, я буду сзади, рядом,
Чтоб хвост его безвреден был вполне».
85
Как человек, уже объятый хладом
Пред лихорадкой, с синевой в ногтях,
Дрожит, чуть только тень завидит взглядом, —
88
Так я смутился при его словах;
Но как слуга пред смелым господином,
Стыдом язвимый, я откинул страх.
91
Я поместился на хребте зверином;
Хотел промолвить: «Обними меня», —
Но голоса я не был властелином.
94
Тот, кто и прежде был моя броня,
И без того поняв мою тревогу,
Меня руками обхватил, храня,
97
И молвил: «Герион, теперь в дорогу!
Смотри, о новой ноше не забудь:
Ровней кружи и падай понемногу».
100
Как лодка с места трогается в путь
Вперед кормой, так он оттуда снялся
И, ощутив простор, направил грудь
103
Туда, где хвост дотоле извивался;
Потом как угорь выпрямился он
И, загребая лапами, помчался.
106
Не больше был испуган Фаэтон,
Бросая вожжи, коими задетый
Небесный свод доныне опален,[227]
109
Или Икар, почуя воск согретый,
От перьев обнажавший рамена,
И слыша зов отца: «О сын мой, где ты?»[228] —
112
Чем я, увидев, что кругом одна
Пустая бездна воздуха чернеет
И только зверя высится спина.
115
А он все вглубь и вглубь неспешно реет,
Но это мне лишь потому вдогад,
Что ветер мне в лицо и снизу веет.
118
Уже я справа слышал водопад,
Грохочущий под нами, и пугливо
Склонил над бездной голову и взгляд;
121
Но пуще оробел, внизу обрыва
Увидев свет огней и слыша крик,
И отшатнулся, ежась боязливо.
124
И только тут я в первый раз постиг
Спуск и круженье, видя муку злую
Со всех сторон все ближе каждый миг.
127
Как сокол, мощь утратив боевую,
И птицу и вабило[229] тщетно ждав, —
Так что сокольник скажет: «Эх, впустую!»
130
На место взлета клонится, устав,
И, опоясав сто кругов сначала,
Вдали от всех садится, осерчав, —
133
Так Герион осел на дно провала,
Там, где крутая кверху шла скала,
И, чуть с него обуза наша спала,
136
Взмыл и исчез, как с тетивы стрела.
