Огонь над Тихим Доном
ПоэмаЯ славлю рек российских славу,
Величье полноводных рек.
Они озвучены по праву
Твоею славой,
Человек!
Твоею поступью свободной.
Ведь даже Волга
Велика
Не потому, что многоводна,
Что широка
И глубока.
Она красна красой твоею,
Трудом твоим,
Судьбой твоей.
С ней рос Ильич.
И Горький — с нею,
Шаляпин тоже вырос с ней.
Их слава
Стала славой Волги
И с нею на века слилась.
Река ждала их славы долго.
Ждала.
И, к счастью, дождалась...
Когда Нева
В спокойном плеске
Рекой безвестною жила,
Князь Александр был назван Невским,
И слава о Неве
Взошла.
Потом
Царь Петр ее прославил,
Когда на невских берегах
Могучий гордый град поставил
Грядущим ворогам на страх.
Река века ждала «Аврору»
И слова Ленина ждала.
И над Невою белый город —
Как лебединые крыла.
Здесь Ломоносов жил
И Гоголь,
Здесь Пушкин и сейчас живой.
По счастью, их, великих, много,
Кто славу разделил с Невой...
Над бранным полем Куликовым
Звезда победная зажглась.
Со славой Дмитрия Донского
О Доне
Слава разнеслась!
Потом
Был Дон могучий славен
Народной славой Ермака.
Свой гнев
И Разин и Булавин
Ему отдали на века.
А Пугачев?
А храбрый Платов?
Все это Дона сыновья...
Блистала кованым булатом
Реки студеная струя.
Был страшен Дон.
Храпели кони,
И кровью пенился затон...
Но мир узнал
О тихом Доне,
Когда явился «Тихий Дон».
Великий Шолохов явился —
Веков связующая нить —
И славой
С Доном поделился,
Сумев с ним горе разделить...
Как ни красна изба углами —
Красна людьми,
Что в ней живут,
Так реки не красны волнами,
Красны и славны
Именами,
Что их в бессмертие зовут.
Все в мире с песни начиналось,
Рожденье — песня.
Жизнь сама,
Какой бы горькой ни казалась,
Без песни горше, чем тюрьма.
Без песни
Ни зимы, ни лета,
И звезды на небе но те,
Не те закаты и рассветы
В забытой взором высоте.
А песня жизнь в душе пробудит,
Надеждой одарит сполна,
Свой добрый свет подарит людям
И небо высветлит до дна.
И пусть на свете жить непросто,
Пусть краток человека век,
От колыбели
До погоста
Издревле с песней человек.
От колыбели...
В самом деле:
Глуха февральская пора,
По крышам шастают метели,
И мать
У люльки до утра
Всю ночь поет
О женской доле,
О доле горестной своей
И о жестоком бранном поле,
Что ожидает сыновей.
Когда же сын
Почует силу,
То, жизнь как будто не виня,
Она сама
Посадит сына
На белоногого коня.
Посадит прямо, а не криво —
На радость мужу-казаку.
С улыбкой вроде бы счастливой
Ладонью подопрет щеку.
Раздумья черные отгонит
И все же грустно запоет...
Перед глазами —
Кони, кони
И гривы огненно вразлет.
То молодые
С видом бравым
Спешат сквозь пыльную метель
Туда,
Где ждет их призрак славы
Иль смерть
За тридевять земель.
Метели
В камышовой крыше
Шумят на разные лады.
И в колыбели дремлет Миша,
Еще не знающий беды.
Не дрогнут сомкнутые веки,
Он спит,
Не ведая о том,
Что в мире есть большие реки,
Что Дон не дремлет подо льдом,
Что в этом мире
Горя много,
Как много света и тепла,
Что позовет его дорога
На столь великие дела.
И мать над люлькой напевает,
В раздумье не скрывает слез.
Каким он вырастет,
Не знает,
Лишь только бы счастливым рос.
Лишь только б жил, беды не зная,
И за добро платил добром.
И песня с первых дней родная,
Как сон, касается крылом.
И станет песенной
Основа
Его души, его любви.
И он высоким, страстным словом
Расскажет всем,
Что мир — в крови.
И жить так людям не годится.
Расскажет всей планете он,
Что кровь людская — не водица,
Что ею переполнен Дон.
Он полной чашей
Выпьет горе
С родной землей, с родной страной,
Лишь только б Мелихов Григорий
Пришел навеки
В дом родной.
Сквозь заблужденья и потери
Пришел калека из калек.
А шар земной сумел поверить,
Что в нем остался
Человек...
Да, в человека верить надо,
Плоды безверия страшны.
ЧтО Дантов ад,
Коль круги ада
И на земле нам суждены.
Пусть суждены!
Была б родная
Земля
И реки и моря.
А за морями — там иная,
И хорошо, что не твоя.
Он стал писателем не сразу.
Винтовку
Родина дала
Ему задолго до рассказов,
Где правда века ожила.
Он был солдатом продотряда,
Когда стране был нужен хлеб.
В пятнадцать лет
Со смертью рядом
Степями шел.
В пятнадцать лет,
Не радуя врагов слезами, —
Все это было так давно! —
Глядел
Открытыми глазами
В размытые глаза Махно.
Его случайно
Не убили
И до смерти не засекли. —
И злобою не ослепили,
И вырвать веру
Не смогли.
Земля
С рождения вселила
В него всю силу доброты.
Земля всем сердцем говорила,
Что злоба
Горше слепоты.
И, переплыв стремнины горя,
Он в правду верить не устал.
Он, сам с собой порою споря,
От сердца злобу отметал...
С родной женою
Всюду вместе.
Деля с иен радость и тоску,
Работал
Грузчиком на Пресне,
Мостил булыжником Москву
Любой работой не гнушался,
Чтоб по ночам
Писать о том,
Как старый мир за жизнь держался,
Как новый возникал при том.
Так правота «Донских рассказов»
Народной стала правотой,
Всех покорив
Навеки,
Сразу
Своей жестокой простотой.
С ним люди правдою делились,
И правде собственной
Потом
Они как чуду удивились,
Когда явился «Тихий Дон».
В нем увидали коммунисты
Себя как бы со стороны
И путь
Нелегкий и кремнистый
Рожденной Лениным страны...
В труде росла Страна Советов,
И люди новые росли,
И «Тихий Дон»
Шагал по свету
На многих языках земли.
И там, где старый мир держался
На лютой злобе и штыках,
Незримо «Тихий Дон» сражался,
Уже оставшийся в веках.
Он жил в борьбе,
Под гул снарядов
Шагал в Испании на бой,
С бойцами из Интербригады
Борясь с фашистскою чумой.
Его жестокий мир заметил,
Свою погибель усмотрел.
А он,
Не думая о смерти,
В кострах фашистских
Не горел!
Фашизм...
И слово-то какое
Паучье, как и те кресты,
Что Гитлер собственной рукою
На карте мира поместил!
И от звериной,
Лютой злобы
Спасенья как бы не дано.
Объекты важности особой
Крестами
Мечены давно.
Крест —
На Варшаве и на Праге.
На Осло, на Париже —
Крест!
С паучьими крестами флаги
В Европе зашумят, как лес.
На Лондоне,
На Амстердаме —
Кресты.
И в неземном бреду
Огромный крест как будто вдавлен
В пятиконечную звезду.
Еще безмолвствуют раскаты
Грядущих битв, кровавых гроз,
А будущей Европы карта
Уже похожа на погост.
А на подробных картах летных
Крестами
Мечены мосты,
Невы ажурные пролеты,
Над Исаакием кресты.
Крестом
Проспект помечен Невский
И Петр, взирающий окрест.
Чайковский, Глинка, Достоевский —
На каждом был поставлен
Крест.
Крест
Над Кремлем,
Где свет алеет,
Свет, ненавистный силе тьмы.
И тяжкий крест
На Мавзолее,
На всей истории Москвы.
Легли кресты
На Минск, на Киев,
Где своды Золотых ворот,
Легли — тяжелые такие! —
На все, чем славен наш народ.
На все,
Что создано веками
Еще за сотни лет до нас
Руками пращуров,
Руками
Твоими, наш рабочий класс!
Крест
Над землей,
Где Дон струится,
Где тих волны усталой плеск.
И крест
На Вешенской станице,
На доме Шолохова
Крест.
В станице Вешенской
Порою,
Когда на сотни верст темно,
Звездою, вставшей над горою,
Светилось яркое окно.
За тем окном
В немой печали
Над судьбами людей рыдал
Писатель.
(Слез его ночами
Никто, конечно, не видал.
Невидимые миру слезы
Он молча выплакал в тиши.
Неудивительно, что в прозу
Влилась поэзия души.)
Потом чему-то он смеялся
По-детски,
Глядя за окно,
Где мрак ночной зарей сменялся,
Где вот уже совсем светло.
А он того не замечает.
Жена ненужный гасит свет,
Стакан дымящегося чая
Внося неслышно в кабинет...
В станицу Вешенскую гулко
Ворвался петушиный крик.
Здесь певчий каждого проулка
Имеет
Собственный язык.
Сбегают к водопою кони,
Спешат на пашню казаки,
И солнце плещется в затоне,
Не доставая дна реки.
Вновь не до сна.
То в город надо,
То ждет обком, то ждет партком,
То хлопоты насчет детсада
Иль пенсии для земляков.
И с виду неприметный вроде,
Такой безбрежно молодой,
Он жил заботой о народе,
Его судьбой, его бедой.
Он жил,
Чем рядом люди жили,
Горел доверчивым огнем
Вдали от сплетен,
Что сложили
Дельцы досужие о нем.
Скрывая имена и лица,
Шептали бездари в народ:
Мол, у него
Дворец в станице,
А в банке, мол, открытый счет.
Но ни дворца,
Ни в банке счета.
Была открытой лишь душа
Для всех,
Кто жил земной заботой,
Одной с ним верою дыша.
Его богатство — вся Россия,
Жена и старенькая мать,
Две милых дочери,
Два сына,
Родня в дому — не сосчитать.
Его богатство —
Мир героев,
Рожденный в творческой тиши,
Мир человека,
Что утроил
Открытый счет его души.
И, недругов не замечая,
Он все же знал, как их зовут
(Ему таланта не прощая,
Поныне, здравствуя, живут).
Он их жалел.
А что им жалость?
Их озлобляло во сто крат,
Что славил Шолохов Державу
Не ради славы и наград.
Он славил свой народ
И этой
Народной славой гордо жил.
Одной шестою частью света
По праву сына дорожил.
Работал не переставая...
И «Поднятою целиной»
Гордились люди,
Создавая
Грядущий день страны родной.
Да, с книгами его в те годы
Мы возводили Днепрогэс,
Магнитку ставили,
Заводы
В краях, где был дремучий лес.
По-чкаловски взмывали в небо
И поднимали целину,
Чтоб не мелело море хлеба
В Сибири или на Дону.
Мы вырастали на просторе
Великих дел страны,
Как вдруг
Запахло порохом и горем
И почернело все вокруг.
В далеких залпах на границе
Беду Отчизны разглядев,
Покинул Шолохов станицу,
Шинель солдатскую надев.
Звала Советская Россия,
Как только мать умеет звать.
— Благослови, Анастасия
Даниловна, родная мать!
И ты благослови, Мария
Петровна, верная жена!
Не плачьте, милые, родные,
И без того
В слезах страна...
В слезах и в горе
Украина,
И Белоруссия в слезах,
На пепелищах печи стынут
В смоленских стонущих лесах.
Под гнетом рабства люди стонут
В чаду невиданной войны.
Могилы Пушкина,
Толстого
Пришельцами осквернены.
Жесток накат фашистской стали.
Но, верность Родине неся.
Мы верить не переставали,
Что победить народ нельзя!..
Шагали сквозь огонь солдаты.
И с ними
Шолохов шагал.
Науку ненависти
Свято
Он рядом с ними постигал.
И той жестокою порою
Не уходил с передовых.
Он в павших на войне героях
Не мертвых видел,
А живых.
И под пером его воскресли
Сыны,
Достойные любви,
Достойные высокой песни,
Что зарождалась
На крови...
