(
лат.). —
Ред.)» (Печать и революция. 1926. № 7. С. 46).
Судя по сохранившимся материалам, Гумилев с самого начала оказался в оппозиции к «теургам», прежде всего — к Вяч. Иванову (см.: Кузнецова О. А. Дискуссия о состоянии русского символизма в «Обществе ревнителей художественного слова» (Обсуждение доклада Вяч. Иванова) // Русская литература. 1990. № 1. С. 200–207). В апрельском номере «Аполлона» (№ 7) за 1910 г. появилась статья Гумилева «Жизнь стиха», положения которой прямо перекликаются с будущими акмеистическими установками. Одной из важнейших эстетических идей, сформулированных Гумилевым, было положение об отчуждении произведения искусства от его создателя. По мнению Гумилева, «смысл» художественного произведения определяется читателем сугубо произвольно, а потому художник не может и не должен прогнозировать «содержательное» воздействие произведения. В противовес излишне «рациональным», «искусственным» созданиям поэтов, «увлеченных посторонними искусству соображениями» (т. е. — символистов), Гумилев выдвигает идеал ст-ния, которое «должно являться слепком прекрасного человеческого тела», т. е. быть формально совершенным: «Гомер оттачивал свои гекзаметры, не заботясь ни о чем, кроме гласных звуков и согласных, цезур и спондеев, и к ним приноравливал содержание» (ПРП 1990. С. 46).
Если учение о «жизни стиха» может восприниматься как первая попытка Гумилева выстроить антисимволистскую эстетическую программу, то его «философия движения», отразившаяся в произведениях 1910–1911 гг., прежде всего — в поэме «Открытие Америки», явилась приступом к более глубокой мировоззренческой реформации модернистской эстетики. И здесь Гумилев исходным пунктом творческой полемики избрал поэтическую философию Вяч. Иванова.
Мировосприятие Иванова определялось пониманием Хаоса как мирового трансцендентального начала. Созерцая материальный мир, «частные» формы его, Иванов видел всюду единую, «хаотическую» сущность. Если Иванов «проплавлял» (по определению Ф. Ф. Зелинского) образы бытия, то Гумилев, пытаясь сохранить тенденцию к выявлению их «метафизической общности», предпочитал иметь дело с «пластикой мира», не делая попыток заглянуть в область «потустороннего». В ивановском понятии «мирового хаоса» Гумилев выделил движение как непременный атрибут любого из явлений и придал ему мистическое значение. Движение, по идее Гумилева, непосредственно доступно нашему восприятию и не является гипотетической дефиницией (как «непознаваемое»). С другой стороны, движение, именно в силу своей «всеобщности», связывает мироздание в некое единство и, следовательно, будучи причастными к движению, мы сливаемся с мировым «целым». Такое понимание «божественности» движения восходило к своеобразно перетолкованному Гумилевым учению Гераклита Эфесского о «космическом огне», которое было использовано и Ивановым при создании собственной символистской эстетики. На особое понимание Гумилевым движения (являющегося в человеческой жизни прежде всего в форме «путешествия», «странствия») обращали внимание многие современники поэта: «Свои дальние путешествия он совершает не поверхностно, он не скользит по землям как дилетант и турист. Нет, Гумилев оправдывает себя особой философией движения, «божественного движения», которое одно преображает косные твари мироздания и всему живому сообщает новую жизнь» (Айхенвальд. С. 37). В творчестве Гумилева 1910–1911 гг. любое путешествие оказывается актом познания трансцендентальной глубины мироздания. Анализируя эпос «Чужого неба», Ю. Н. Верховский писал, что здесь «под миром вещей вскрывается постепенно ощущение бытия во всей его иррациональности» (Верховский. С. 106). Прежде всего это относится к тем произведениям, которые «проникнуты музыкальным пафосом устремления» — здесь происходит «гармоническое слияние онтологической основы с миром вещей, или, иначе, душевно-музыкального с красочно-пластическим восприятием чувственного мира». Ю. Н. Верховский удачно назвал «поэзию путешествий» у Гумилева — «странничеством духа» (Верховский. С. 106, 111, 136). Знаменательно, что на 1910–1913 гг. приходятся три африканские путешествия Гумилева: в Харар, зимой 1909–1910 гг.; в Аддис-Абебу, в сентябре 1910 — марте 1911 гг.; по Северо-Восточной Африке во главе этнографической экспедиции Академии наук, в апреле-сентябре 1913. Это существенно повлияло, среди прочего, на характер экзотических мотивов в гумилевском творчестве (подробно об этом см.: Давидсон А. Муза Странствий Николая Гумилева. М., 1992).
В своей совокупности идейно-поэтические искания Гумилева привели к тому, что в его творчестве 1910–1911 гг. все заметнее стала проявляться тенденция к отказу от «заветов символизма»: «ноуменальная» открытость символического творчества заменялась лирическим переживанием «внешнего» мира (своего рода «лиро-эпосом», уже близким будущей акмеистической описательной «вещности»). М. М. Тумповская отмечала, что подобную поэзию «нельзя назвать ни только созерцательной, ни лирической. Лиризм чужд всему поэтическому облику Гумилева. <...> Ощущение самого себя не дано ему непосредственно. Он приходит к нему не сразу, но только через ощущение других вещей» (Аполлон. 1917. № 6–7. С. 68).
«Оппозиционность» по отношению к символизму привела к заметному охлаждению в отношениях Гумилева с «учителями» — Брюсовым (переписка с ним в 1910–1911 гг. постепенно утрачивает «исповедальный» характер) и Вяч. Ивановым. С другой стороны, у Гумилева укрепляются творческие связи с С. А. Ауслендером, М. А. Кузминым, А. Н. Толстым. В 1911 г. в постоянном окружении Гумилева появляются М. Л. Лозинский, О. Э. Мандельштам, М. А. Зенкевич и др. 25 апреля 1910 г. женой Гумилева стала А. А. Ахматова — образовался уникальный союз двух крупнейших русских поэтов XX века.
После длительного перерыва, вызванного путешествием поэта в Африку (сентябрь 1910 — март 1911; в контексте «философии движения» данное путешествие может восприниматься как своеобразный акт «жизнетворчества»), роль Гумилева в литературной борьбе, развернувшейся в начале 1910-х гг. в лагере «новой поэзии», необычайно возросла. С момента возвращения из Африки Гумилев получает «в безраздельное владение» стихотворный отдел «Аполлона» (см.: О. Э. Мандельштам в записях дневника и переписке С. П. Каблукова // Мандельштам О. Э. Камень. Л., 1990. С. 244–245 (Лит. памятники)), а через год с небольшим — в октябре 1912 г. — весь литературный отдел (письмо Гумилеву С. К. Маковского с просьбой о заведовании литературным отделом журнала, см.: Неизд. 1986. С. 139). Тем самым завершилась длительная борьба за право определять литературную политику журнала между «старшими» поэтами, главой которых был Вяч. Иванов, и «молодой редакцией», лидером которой являлся Гумилев (см.: Маковский С. К. Николай Гумилев (1886–1921) // Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 48). В 1911 г. Гумилев вместе с С. М. Городецким, М. Л. Лозинским, О. Э. Мандельштамом создает литературное объединение, альтернативное символистскому «Обществу ревнителей художественного слова», — «Цех поэтов» (первое заседание состоялось 20 октября 1911 г.). Впоследствии именно в среде «Цеха поэтов» будет сформирована группа «Акме». Другим центром новой художественно-поэтической школы стал романо-германский семинар на историко-филологическом факультете Петербургского университета, который посещали в эти годы многие поэты «Цеха» (М. Л. Лозинский, О. Э. Мандельштам, Вас. В. Гиппиус и др.); Гумилев, поступив в 1908 г. на юридический факультет университета, в сентябре 1909 г. перевелся на историко-филологический и с перерывами продолжал обучение вплоть до августа 1914 г., когда его занятиям помешала война.
На протяжении
