Николай Белоцветов - Небесный хор

Рыдай, душа! То было лучшим годом
Весны твоей, когда тебе был подан
Напиток жизни, ты же от него
Не отпила, и смолкло Божество.

Заря ушла, и небеса погасли.
Кто там стучит? Не твой последний час ли,
Последний час, подаренный тебе!..
Не смерть ли там шагает по тропе!..

Но, посмотри, к прошедшему взывая,
Я грудь свою, как клетку, раскрываю,
И резвой стаей белых голубей
Несутся думы к родине своей.

Кто спустил эту злую свору?
Кто щекою припал к ружью?
Как лисица в глухую нору,
Зарываюсь я в плоть свою.

Хищный скребет под сводом черным,
Шорох оползня, хриплый вой.
О, как остро запахло дерном,
Горьковатой лесной травой!..

Все слышнее дыханье гончих,
Все грознее призывный рог.
Вот сейчас подбежит загонщик
И взведет на бегу курок,

И на волю, дрожа, оскалясь,
Беспощадных врагов кляня…
Шевельнется, согнется палец,
Грохнет глухо. И нет меня.

Я никогда не отстаю,
Всегда вперед я забегаю,
И мнится мне, что в грудь мою
Пружина вложена тугая.

Я чую время наперед,
Считая бег секунд и терций.
Придет, придет и мой черед,
И перестанет биться сердце.

О, как же всхрипну я тогда,
Проскрежещу и вдруг застыну,
И отразится навсегда
На циферблате час кончины.

Сквозь сон гляжу на циферблат,
На стрелок мерное движенье,
И затуманился мой взгляд
Почти до головокруженья.

Как будто в вечность я проник,
Туда, где светят зодиаки,
Вздохнул, и растворился в них,
И затонул в небесном мраке.

Но вдруг секунд бегущих стук
Напоминает мне о мире,
И, прикрепленную на крюк,
Я вижу цепь с тяжелой гирей.

Недвижный крюк и стук, и звук
Остановившейся пружины…
О, если бы я мог, мой друг,
Пребыть с тобой и в час кончины!

Надо мною склоняется ангел Господень,
И в меня он вставляет цветное стекло,
И мой глаз разгорается в мертвой природе
И на белом экране порхает светло.

Я смотрю на экран, на благую богиню,
На Мадонну с младенцем Христом на руках.
На колонны, на свод ослепительно синий,
И в сиянье своем забываю я мрак.

Я — волшебный фонарь. Я лучусь, я пылаю.
Посмотри, что за тень поднялась за холстом.
Как летучая мышь зашарахалась, злая,
И как туча легла над младенцем Христом.

И исчезла игра, и померкла Мадонна,
Чей-то профиль безносый шагнул на экран,
И действительный мрак, несомненный, бездонный,
Заслонил и затмил многоцветный обман.

О, глухое сознанье материи темной!
Я мрачнею, я гасну. Сиять мне нельзя.
Треск повернутой кнопки. Я больше не помню.
Как мой луч ликовал, по тирану скользя.

И будет час бескровный, предрассветный,
Такой же бледный, как лицо мое,
Свинцовый запах и забытие,
Отверстый рот, навеки безответный.

А на полу… О, неужели я?..
Так значит смерть? Как быстро и как рано!
Но все ползет из газового крана
С убийственным шипением змея.

И напоследок я еще увижу,
Скосив глаза, издав последний вздох,
Как таракан проюркнет между крох,
Топорща ус, трепещущий и рыжий.

А через час вбежит, схватясь за бок
И задыхаясь, он, когда-то близкий,
И на моей истерзанной записке
Шипящих змей рассмотрит он клубок.

Мне ль от предчувствий грозных скрыться!
Так жуток запах камфары,
Твой острый профиль, взгляд сестры,
Притихший врач, лекарства, шприцы!..

И стал внезапно я тобой,
Я стал бичом твоих конвульсий,
В твоем затрепетал я пульсе,
Слепой, как сердца перебой.

И вот прошло. Прозрел я снова.
Но не проходит мой испуг,
И в строфах раздается вдруг
Стук сердца твоего больного.

О, что за день!.. На ободки, на блики
В зрачках твоих встревоженно гляжу
Но уж себя я в них не нахожу.
В них только мрак, безмолвный и безликий.

И в бездну тьмы, в зиянье пустоты,
Взрыдав, кричу. Ни отзвука, ни слова!
Но на мои настойчивые зовы
Вдруг смерть встает, и исчезаешь ты.

И, тяжкий крик в устах своих сжимая,
Похолодев, я тайну познаю,
Но эту тайну скорбную твою
Да сохранит душа моя немая.

Терзаясь в днях и сетуя в ночах,
Пребуду я на медленной Голгофе.
Но не скажу я, почему твой профиль
Так обострен, так скорбно величав.

И в пустоту зрачков твоих не буду
Кричать и звать я больше никогда
Затем, что в них погибель и беда,
Затем, что я не верю больше чуду

Смотрю в тебя, и снова злая тень,
И стражду я от тяжкого молчанья,
И вижу крест над узкими плечами.
И мы молчим. И так проходит день.

Там тоже суша, реки, тучи,
Туман и ветр, тепло и свет,
И на любое из созвучий
Земных найдется там ответ.

Но как бы на октаву выше
Там всех свершений звукоряд,
И люди иначе там дышат,
И звезды иначе горят.

Басовых нот земных сражений
Там нет, и духи не поймут
Того томленья и броженья,
Которым прокляты мы тут.

О, как зловещ и грозен он,
Грядущий день, как напоен
Предчувствием Суда и казней!
Как с каждым часом неотвязней,
Неотразимей зов трубы!
Земные души, как гробы,
Разверзлись. Трубный клич мотора.
О, черный день, о, день, который
Начертан кровью на столбцах
Небесной Книги! В тлен и прах
Все превратилось от напора
Подземных, неуемных вод.
Заколыхался небосвод.
Завыли, заметались бесы.
Небес прозрачные завесы
Пробиты молнии клинком.
Ревет быком сраженным гром.
Кровь Божества из-под хитона
Сочится. Раздаются стоны.
Струится лавы знойный гной.
Проходит вихорь ледяной
Мятежной зыбью по вершинам
Оторопевших рощ. По спинам
Холодный льется пот. И ад
Из шахт на волю выбегает,
И рев милльонов содрогает
Слепую землю… Смерть у врат.

Красный флаг на улице, красный флаг!
И за флагом идут, идут,
Вожделея отмщенья, расправ и благ
И взывая: — На суд, на суд!

Красный флаг на улице, красный флаг!
И за флагом дремучий люд!
Развевается, вьется зловещий знак,
Знак свержений, восстаний, смут!

Красный флаг, красный флаг вопиет, кричит
Вот уж столько взметенных лет:
— Стоп! Крушенье! Проезд закрыть!
Человеку дорог и нет! —

И победил он легион лукавый,
И распластав прозрачные крыла,
Он поднял Граль в деснице величавой,
И от него бежала злая мгла.

И с высоты, сияя вечной славой,
Наперекор коварным чарам зла
Низвергся свет на град золотоглавый,
Церковные расплавив купола.

И стал собором кубок чудотворный,
И превратился купол в новый Граль,
И я увидел, вглядываясь в даль,

Где воссиял так ярко свет соборный,
Как по стране немой и беспризорной
Проходит под забралом Парсифаль.