Очень много барышень, и очень наивных. В первое время они совершенно меня замучили. Одна из них, черт ее бы взял, приставала, сволочь, поцеловать ее и только отвязалась тогда, когда я назвал ее дурой и послал к дьяволу. Никто почти меня не понимает, всего только-только двое слушают охотно; для остальных мои странные речи. Один академик, другой очень серьезный и милый юноша,* как и я, чужды всем. Я насмехаюсь открыто надо всеми,* и никто не понимает, лишь они. Получаю я немного, только 25 р.,* скоро прибавят, верно. Панфилов скоро пришлет мне ответ, и я ему дам адрес.* Карточку я тебе пришлю после со своей.* Обнимаю тебя, моя дорогая! Милая, почему ты не со мной и не возле меня.
Сережа.
На конверте: Рязань
Хлебная ул. д. Ивана Фроловича
Фролова
В село Калитинку
для Учительницы М. П.
Бальзамовой
Бальзамовой М. П., 21 октября 1912
М. П. БАЛЬЗАМОВОЙ*
21 октября 1912 г. Москва
Дорогая Маня! Благодарю сердечно за твой привет. Я очень много волновался после твоего письма.* Зачем? Зачем ты проклинаешь несчастный и без того обиженный народ. Неужели такие пустые показания, как, например, «украл корову», тебя так возмутили,* что ты переменила вмиг свои направления, и в душе твоей случился переворот. Напрасно, напрасно, Маня. Это пустая и ничтожная, не имеющая значения причина. Много случается примеров гораздо серьезнее этого, от которых, пожалуй, и правда возникают сомнения и, на мгновение поддаваясь вспышке, готов поднять меч против всего, что тебя так возмущает, и невольно как-то из души вылетают презрительные слова по направлению к бедным страдальцам. Но после серьезного сознания это все проходит, и снова готов положить свою душу за право своих братьев. Подумай, от чего это происходит. (Я теперь тебя тоже уже буду причислять к моим противникам, но ты ничего особенного и другого чего не выводи.) Не вы ли своими холодными поступками заставляете своего брата (родства с которым вы не признаете) делать подобные преступления. Разве вы не видите его падения? Почему у вас не возникают мысли, что настанет день, когда он заплатит вам за все свои унижения и оскорбления. Зачем вы его не поддерживаете для того, чтобы он не сделал чего плохого благодаря своему безвыходному положению. Зачем же вы на его мрачное чело налагаете клеймо позора. Ведь оно принадлежит вам, и через ваше холодное равнодушие совершают подобные поступки. А если б я твоего увидел попика, то я обязательно наговорил бы ему дерзостей. Как он смеет судить, когда сам готов снять последний крест с груди бедняка.* Небойсь, где хочешь бери четвертак ему за молебен. Ух, я б его… Хорошо ему со своей толстой, как купчихой, матушкой-то!.. Ну, ладно. Убежденного не убедишь.
Конечно, милая Мария, я тебя за это ругаю, но и прощаю все по твоей невинности.
Зачем ты мне задаешь все тот же вопрос? Ах, тебе приятно слышать его. Ну, конечно, конечно, люблю безмерно тебя, моя дорогая Маня. Я тоже готов бы к тебе улететь, да жаль, что все крылья в настоящее время подломаны. Наступит же когда-нибудь время, когда я заключу тебя в свои горячие объятья и разделю с тобой всю свою душу. Ах, как будет мне хорошо забыть все свои волненья* у твоей груди. А может быть, все это мне не суждено! И я должен влачить те же суровые цепи земли, как и другие поэты. Наверное, прощай сладкие надежды утешенья, моя суровая жизнь не должна испытать этого. Пишу много под нависшею бурею гнева к деспотизму. Начал драму «Пророк».* Читал ее у меня довольно образованный челов<ек>, кончив<ший> университет историко-филологического факультета.* Удивляется, откуда у меня такой талант, сулит надежды на славу, а я посылаю ее к черту. Скоро и кончится конкурс Надсона.* Прощай, моя милая, посылаю поцелуй тебе с этим письм<ом>. Панфилов очень рад, я ему сообщил.* Жду твоего письма.
На конверте: Рязань.
Хлебная ул. дом Ивана
Фроловича
Фролова
В село Калитинку, учительнице
М. П. Бальзамовой.
Панфилову Г. А., ноябрь 1912 ("…Да, еще со мной хочет познакомиться некая особа…")
Г. А. ПАНФИЛОВУ*
Ноябрь 1912 г. Москва
…Да, еще со мной хочет познакомиться некая особа, весьма, по слухам, серьезная. Это какой-то Исай Павлов, юноша, как и мы, и с такими же порывами. Он прислал хозяину письмо,* так как тот ему знаком и наболтал, конечно, что-нибудь про меня, то вот он и, конечно, захотел частью, может быть, из благой цели, а частью из гордости, увидеть мои сочинения и узнать, кто из нас лучше пишет. Ну, да простит ему Егова эту детскую (немного похоже на мальчишество) выходку. А так как я настоящим не имею бумаги и вся моя чепуха (реникса)* лежит после великой разрухи <под> моей корзиной кверху дном, то я, нижеподписавшийся, не могу удовлетворить его требования. Но аще паки* ему это (не пондравится*), то я дондеже* не могу ему дать, пока не наведу (раймонт)* надо всем. Он хочет показать их с разрешением г-на Есенина Яблоновскому.*
Э! Ты не жди от синьорины Бальзамовой ответа.* Я уже с ней прикончил чепуху. Право слово, впоследствии это для нее будет вредно, если он<а> будет возжаться за мной. Письмами ее я славно истопил бы печку, но черт меня намекнул бросить их в клозет.* И что же… Бумага, весом около пуда, все засорила, и, конечно, пришлось звать водопроводчика. И с ними-то беда, а с ней бы еще хуже.
Хорошо, все так кончилось. При встрече слезы, при расставании — смех и гордость.
Славно! Конец неначинающегося романа!
Ну, что же? — До свиданья.
Отвечай скорее.
Панфилову Г. А., ноябрь 1912 ("Дорогой Гриша!…")
Г. А. ПАНФИЛОВУ*
Ноябрь 1912 г. Москва
Дорогой Гриша!
Извини, что так долго не отвечал. Был болен, и с отцом шла неприятность. Теперь решено. Я один. Жить теперь буду без посторонней помощи. После пасхи, как сказал мне дядя, еду в Петербург в имение, которое недалеко находится от Финляндии и где живет он сам.* Эх, теперь, вероятно, ничего мне не видать родного. Ну что ж! Я отвоевал свою свободу. Теперь на квартиру к нему я хожу редко. Он мне сказал, что у них «мне нечего делать». Черт знает, что такое: в конторе жизнь становится невыносимее. Что делать?
Пишу письмо, а руки дрожат от волненья. Еще никогда я не испытывал таких угнетающих мук. Грустно… Душевные муки* Сердце терзают и рвут, Времени скучные звуки Мне и вздохнуть не дают. Ляжешь, а горькая дума Так и не сходит с ума… Голову кружит от шума, Как же мне быть… и сама Моя изнывает душа. Нет утешенья ни в ком, Ходишь едва-то дыша, Мрачно и дико кругом. Доля, зачем ты дана! Голову негде склонить, Жизнь и горька и бедна, Тяжко без счастия жить.
Гриша, в настоящее время я читаю Евангелие и нахожу очень много для меня нового… Христос для меня совершенство. Но я не так верую в него, как другие.* Те веруют из страха: что будет после смерти? А я чисто и свято, как в человека, одаренного светлым умом и благородною душою, как в образец в последовании любви к ближнему.*
Жизнь… Я не могу понять ее назначения, и ведь Христос тоже не открыл цель жизни.* Он указал только, как жить*, но чего этим можно достигнуть, никому не известно. Невольно почему-то лезут в голову думы Кольцова: «Мир есть тайна Бога, Бог есть тайна мира».*
Да, однако, если это тайна, то пусть ей и останется. Но мы все-таки должны знать, зачем живем, ведь я знаю, ты не скажешь: для того, чтобы умереть. Ты сам когда-то говорил: «А все-таки я думаю, что после смерти есть жизнь другая». Да, я то же думаю,* но зачем она, жизнь? Зачем жить? На все ее мелочные сны и стремления положен венок заблуждения, сплетенный из шиповника. Ужели так и невозможно разгадать. Кто скажет и откроет мне, Какую тайну в тишине Хранят растения немые. И где следы творенья рук, Ужели все дела святые, Ужели всемогущий звук Живого слова сотворил.
Из «Смерти», начатой мною.*
Пока и до свидания.
Панфилову Г. А., 9 или 10 декабря 1912
Г. А. ПАНФИЛОВУ*
9 (?) или 10 (?) декабря 1912 г. Москва
М. Г.
Что же Вы там спите!
Пора, я думаю, ответить. Как, сполна получили, а? Слушай, Гриша, с твоей стороны очень нехорошо, что ты мне в течение 12+9 дней не писал, как говорится, ни капли. Э!!! Милостивый г…, не по правилам. Слушай, Гриша. Я писал тебе когда-то о г. Павлове.* Теперь, со твоего, сударь, соизволения, могу я вас через письма познакомить. Этот го<споди>н оч<ень> желает поближе сойтись с нами, потому что убеждения его во многом сходны с нами. Кроме того, он вегетарианец, умеет затронуть кое-какие вопросы. Вообще, человек полного уразумения. Если тебе кажется странным сие, то я открою, что он уже по моим рассказам оч<ень> х<орошо> тебя знает* и жаждет знакомства. Кроме всего, я сообщаю тебе велию новость. Одержимый, так ска-ть, бесами, я когда-то, тебе известно, испускал из своих уст и ноздрей дым кадильный сатаны; теперь же, благодаря сему Павлову, я бросил сию пакость. Я дал оному слово, «а давши слово — крепись».*
