ПАРТИЗАН
Усни же, мой ангелочек,
пора тебе глазки сомнкуть,
ведь птички в небе летают,
хотят на тебя взглянуть.
Баю-бай! Баю-бай! Баю-бай!
И вот постучали в дверь.
Я думала, это ветер.
Баю-бай! Баю-бай! Баю-бай!
Потом постучали в стекло.
Я думала, это дождь.
Усни же, мой ангелочек...
И дверь открылась сама.
Жена моя!
Жена моя!
Когда уходил, я сказала:
пока не кончится, не приходи...
Жена моя!
Мой Хуан!
Это в последний раз...
Кто знает? Мы идем далеко...
Этой ночью
мы в другие горы уйдем.
Мой Хуан! Мой Хуан! Мой Хуан!
Усни же, мой ангелочек...
Оставь на минуту ребенка...
Баю-бай! Баю-бай!
Мы уходим в другие горы... Есть подозренье...
Кто-то из нас...
Мы видели солдат...
Жена моя! Голубка!
Как долго я жил без тебя,
один, среди этих скал!
Как ты хороша! Как грудь твоя хороша!
Усни же, мой ангелочек,
пора тебе глазки сомкнуть...
Баю-бай! Баю-бай! Баю-бай!
Огонек лампадки дрожал над моей одинокой кроватью.
При погашенном свете ребенок испугался еще больше.
Дитя мое, сын мой!
Твой отец уходит далеко.
Я пришел посмотреть на маму.
Я пришел сказать ей: прощай.
Поспи же, поспи немножко.
Когда я вернусь, ты уж будешь большой.
Я тебе принесу подарок,
но нет, не винтовку
и даже не игрушечное ружье,
потому что тогда на земле
больше не будет дурных людей.
Я тебе принесу золотого петушка,
он будет петь по утрам,
потому что мой сын
спал всю ночь и не плакал.
Мой Хуан! Мой Хуан! Мой Хуан!
Мне пора... Меня ждут...
Жена моя! Я ухожу.
Не уходи...
Меня ждут...
И тогда опять постучали в дверь.
Я подумала — это ветер.
Сломали стекло.
Я подумала — это дождь.
Луч света ворвался... И — выстрел.
Мой Хуан! Мой Хуан! Мой Хуан!
Еще выстрел.
И еще.
Ребенок уже не плакал.
Кровь текла по моим рукам.
Мой Хуан!
Никто не ответил.
Я не могла найти лампадку.
Я ее так никогда и не нашла.
Дверь сломали.
И вошла — такая черная — ночь.
Баю-бай! Баю-бай! Баю-бай...
Я мертв уже.
Бесповоротно мертв. Да. Мертв.
Лежу недвижим на кровати бедной
В больнице жалкой, в городке,
а как он выглядит — не знаю.
Явился врач.
Рукой меня похлопал по щекам.
Мне веко подняли. И руку.
И кто-то с белою наколкой — вероятно,
сестра, что ночью у меня сидела, —
не знаю почему, на грудь мне руку положила,
коснулась сердца
и, голову склонив, сказала тихо:
— Здесь не поможешь. Он от нас ушел. —
Да, это, к сожаленью, верно.
От них ушел я одиноко,
когда, когда... О, боже!
Чуть было не сказал я "все", а у меня
нет никого. Я умер, правда, одиноко.
Никто не думал, будто я уснул.
И это было в половине
шестого или в шесть утра.
Что сделают со мною?
Кровать нужна — и спешно...
Ждет тяжелобольной другой...
Очередной мертвец, я полагаю...
Кровать еще тепла от тела моего...
Тепла? Неправда, ледяная.
То небывалый холод. Сердце
как будто берегло его всю жизнь
для этого мгновенья одного...
Что сделают со мною, если
никто не явится за мной? Вопрос я слышал...
А далеко, там, далеко... Но здесь, теперь
кто может знать меня? Без голоса я прибыл,
не мог назваться и страну мою назвать,
сказать, как много лет не видели ее
глаза и ноги не касались.
Вчера сюда явился я... Вернее,
меня втащили без сознанья... И теперь
некрашеные доски, ящик — вот мой дом
без окон и дверей... Он движется вперед.
Я слышу — дождь идет... Закрыто небо тучей...
На улицах так много рытвин... Больно
и страшно каждый раз, как прыгают колеса.
Тащись же, кляча!
Еще одна поездка этим утром!
Полегче, боже мой, полегче!
Моя последняя прогулка... И никто
за мною не идет, собаки даже нет...
Остановился катафалк.
Я вешу меньше птицы, видно:
меня взвалили на плечи, не споря...
Мы прибыли уже.
Печальные уродливые стены...
Ни деревца... Ни кипариса, ни куста...
Лишь ниши грязные, да имена,
да сломанные деревянные кресты,
сухой чертополох, крапива
среди могил — и все. Вот это остановка
последняя моя — и без прощанья?
Когда уходим, нам всегда родные
иль кто-нибудь, кто б ни был, говорит: прощай...
Конечно, было бы все по-другому
там, далеко... Мне кажется, я что-то слышу...
Самообман? Воображенье? Тише!..
— Друзья мои, пред нами
герой, вернувшийся на родину свою.
Он был в изгнанье, он страдал
за океаном, на чужой земле... Однажды...
(Не слышу слов... Их дождь уносит...
Нет, вот они опять... Да, да, опять...)
— Он был солдатом и сражался
не менее, чем в тридцати сраженьях,
был ранен в грудь.
Он с честью родину оставил
и воспевал ее издалека
в простых стихах; они полны
ее морей воздушной пеной,
ее зеленых рек звучаньем
и ветром гор ее...
Он с честью родину оставил
и вот вернулся с честью к ней,
но мертвым... —
Я мертв. Я это слышал.
Бесповоротно мертв. Никто
не говорит: прощай. И только
священник одинокий под дождем
бормочет что-то по-латыни... И никто
моих стихов не знает... И никто
их не узнает никогда: я не писал их.
Они без выхода в моей груди шумели.
Но все же выйдут в мир теперь,
пробьются, нежные, и вырвутся из губ,
и в небо полетят теперь, когда
закроет братская могила пасть, чтоб имя
мое навеки поглотить.
И вправду это зеркало —
единственный мой друг.
Я в нем живу. Внутри. Оно мне возвращает
мое отображенье — единственного собеседника,
который мне остался после скольких лет.
Дружок, их было сколько? Двадцать, двадцать пять...
Дойдем до тридцати? Боюсь...
Да, одному тебе решаюсь я признаться...
Как чувствуешь себя в ночи? Что, плохо? Отвечай!
Ведь мы одни, мы одиноки,
вдвоем — и так отчаянно одни.
А как меня находишь? Отвечай!
Как выгляжу со стороны?
Уродливым и старым. Знаю.
Я весь охвачен ожиреньем.
Колени у меня распухли.
Два подбородка мне на грудь свисают
и закрывают ордена; я получил их
за то, что родину спасал я без конца.
Живот уже спустился до колен.
Становятся короче ноги.
Ходить я больше не могу... Ты видишь?
Где времена, когда маршировали ноги,
воинственные и счастливые,
по полю битвы, залитому кровью?
Я строен был... почти прекрасен... Но теперь...
А ты что скажешь обо мне? Я разрешаю
тебе жестоким быть с твоим вождем. Неважно.
Ты — это я, я — это ты: один и тот же образ.
И если ты приказываешь мне, то я — тебе.
Но я хочу задать тебе другой вопрос.
Вопрос опасный, может быть — ужасный.
Будь искренним и откровенным.
Жестоко искренним, хотя б я ужаснулся,
хотя бы грудь моя сломалась на куски,
хотя бы я без чувств упал к твоим ногам.
Что видишь ты во мне? Внутри? Не отвечаешь?
Вопрос мой непонятен? Слушай!
Живу я, как зарытый в подземелье
глубоком, темном.
Ни щели нет для воздуха и света.
Я не дышу. Я задыхаюсь. Как мне нужно,
чтоб ты ответил мне скорей, чтоб ты помог мне
немного осветить мои потемки!
Ну, говори! Приказываю я.
Молчишь? А, ты молчишь! Как все,
как тени раболепные вокруг меня,
боишься ты, боишься! Да, и ты,
и ты дрожишь!
Я приказал бы расстрелять его, о боже,
когда бы не был он моим изображеньем
и смерть его не погубила бы ту власть,
поход крестовый тот, что ты, Господь, сам поручил мне.
Расстреливать? Расстреливать? Еще?
(Да, расстрелять!) Кто в зеркале? Кто говорит там?
Так это ты? Не может быть!
Так это я? Так это я?
Не мой ли это голос? Что? Что ты сказал?
Что это голос мертвых, голос смерти, —
своей рукой на смерть я посылал их?
(За дело! Да, за дело!) Говори: за дело?
За дело? (Трус! Не смей молчать!
Скажи, что да, сто тысяч раз скажи, что да!)
Да, да, да, да, да, да.
(Нет, нет, нет, нет!) Кто здесь кричит? Ведь я один!
Чьи жалобы прошли сквозь эти стены?
Молчать, молчать! Все знаю сам! Заприте
ворота тюрем! Поскорей! Побольше
железных брусьев! Рты заприте
замками! Бейте! Бейте! Эти глотки
сожмите так, чтобы они замолкли навсегда!
Замолкли? Хоть они мертвы,
но, может быть, замолкнуть все же могут?
Так пристально глядят. О, сколько глаз!
Какое множество пустых зрачков!
Кто гасит свет? Я слепну.
И зеркало меня едва лишь отражает.
Вот это — ты? Иль это я?
Где твой мундир, кресты, медали,
сияющая перевязь
бессмертного Верховного Вождя?
И это я? Иль ты? Иль я?
Вот это круглое белеющее брюхо,
свирепое вот это рыло,
и эти зубы острые,
глаза порочные и налитые кровью,
изношенная кожа, плешь,
изогнутые когти,
и этот хвост, он задран, он дрожит в потемках, —
вот это я, иль это ты, иль это я?
А, крыса или дьявол, выпрыгни из зеркала!
Но к зеркалу подходит море, море крови,
а в волнах — ледяные трупы.
Меня преследуют. И топят.
И метлы бьют меня во тьме.
Бегу и падаю. Спастись, спастись!
О, света, света! Я один,
отчаянно и слепо одинокий,
ищу дыры, чтоб спрятаться в ночи,
спастись...
