готовится бык,
пыль равнинную месит.
В ноздрях дикаря — кольцо золотое:
Днем — солнце, а ночью — серебряный месяц.
Перевод Е. Бауха
* * *[8]
Дремота в пустыне. Застигнутый ночью,
что тяжко справляет свое торжество,
подобным себе видит каждый воочью —
кустарник ли, зверь ли — свое божество:
косматою кроной, рогатым по-бычьи,
растущим ли, вьющим ли стебли в пыли
и жадно держащим в зубах, кж добычу,
цветущую, жирную глыбу земли.
И рвутся из тьмы их кровей, из багровых
артерий наружу — их страхи и страсть, —
с мычанием, шелестом, стоном и ревом
наружу,
молитвой в ночи становясь.
Перевод Е. Бауха
* * *[9]
Как нёбу сладкá моему, словно лóмоть,
молитва — как хлеб, на губах моих стынет,
как воды ручья, что от холода ломят.
Молитву свою обращаю к пустыне:
Прими же как сына, любя, неотступно,
как куст, пред которым склоняют колени,
песком золотым пропыли мои ступни.
Вот руки твои обнимают творенья.
Грудь матери так же ребенок ласкает,
прими же как сына, — молюсь я пустыне, —
взгляни же, как пряди летят над висками,
прими же, и рук белизну ты прости мне.
Перевод Е. Бауха
ТАКАЯ НОЧЬ /Перевод Е. Бауха/
Я ухом глухим не расслышал истоки.
Чтоб видеть — слепые глаза не открыл.
Есть жесткие ночи — глухи и высоки —
без снов, без видений, без крыл.
В них даже рука, что упруга, нежданно
сжимается, чтобы разжаться опять,
слаба, чтобы взять в этой мгле бездыханной,
колеблется — стоит давать?
А ночь приговором повисла в пространстве,
немотствует дом, словно дал он обет.
Стрекочет в ночи выключатель бесстрастно,
но не зажигается свет.
Перевод Е. Бауха
ДРУГАЯ НОЧЬ /Перевод Е. Бауха/
Ночь другая. Врачующей мглою, кругла, незлобива —
взлетела короной деревьев по кругу залива,
как Вселенная, вдруг осознавшая в миг сотворения.
что не скрыться уже, не сбежать с этих пор.
Как аминь.
Как умиротворение.
Как приговор.
Во мгле целовались верхушки древес
с любовью по кругу.
И все примирились — друг, женщина, мать и отец
простили друг другу.
И обрубленный ствол сквозь разводы усохших колец
вдруг расцвел, увлажнился, и клейкие листья чуть смялись.
Как бывает в легенде,
В которой счастливый конец, —
и боги смеялись.
Перевод Е. Бауха
ЧЕЛОВЕК И ЕГО КОМНАТА /Перевод Е. Бауха/
Из дома выходит с утра человек,
и в мире одну лишь враждебность встречает.
Дыхание черное, мертвенный бег,
бездушье природы его удручает.
Враждебны наскоки поступков и слов,
а он сохранил еще в складках одежды
дыхание комнаты, мебели, снов,
покой в предвкушении смутной надежды.
На улицах шумных оставить следы —
но нет! Он проходит бесследно, как шелест.
Дома, куда входит, — невнятны, слепы,
враждебны ему, и для всех он — пришелец.
Так в мире, заполненном дымом и шумом,
день Божий с утра предается он думам.
Душа его сердится, шаг стал тяжел,
закат он встречает в тоске и тревоге.
Так дерево алчет, застыв у дороги,
дождя, чтоб омыл его листья и ствол.
Чужой этот груз, что под вечер сгибает,
у дома швырнет, как корзины с плеча.
Как стадо к кормушке с овсом припадает —
он ест, и горбушка его горяча.
Древесны, как ствол, табуретка и стол,
и так соблазняют обильные груды
еды: аппетитно жует он и хлеб, и фасоль
средь щедрых вещей и любимой посуды.
И здесь не терзает его ничего,
сидит в своей комнате, дышит надеждой.
Тут время само создавало его
привычки и каждую складку одежды.
Сидит он в привычном, своем, обжитом,
до утра расставшись с дневным одичаньем.
А ночью молчаньем наполнится дом,
как соты, что в ульях, медовым молчаньем.
Перевод Е. Бауха
(Из цикла «Песни зрелого утра») /Перевод Е. Бауха/
В едва проснувшемся теле ночь умирает упрямо,
еще зловеще темнеет ее затаенное жало...
Из чащи заря восходит, как овен взошел к Аврааму,
и с нею вместе приходит отцовская жалость.
Она прощает грехи, и нет уже бунта следов.
Румянец зари исчез. Внизу зеленеет пажить.
Какое зрелое утро!
Покой налитых плодов.
В воздухе неподвижном медовая тяжесть.
И свежим обвалом листьев дерево ввысь разжалось —
как овна на жертвенник —
небо
оно на плечах несет.
Умиротворенность в мире. Сдержанность. Это — жалость
Одна, велика — от дна до небесных высот.
Порхнула легко, над лицом — будто бы опушилась,
порхнула легко, над лицом — и, вдаль взметнувшись огнем,
взахлеб и по-летнему дерзко внезапно воспламенилась
на алее заросшей, перед открытым окном.
Какое зрелое утро! Кудри ласкает рука.
Густое хлебное поле стоит тяжело и зыбко.
Пахучи детские головы, как трава, что мягка,
росинки блестят на ней материнской улыбкой.
Перевод Е. Бауха
(Из цикла «Песни зрелого утра») /Перевод Е. Бауха/
Утро рождается в алом огне,
в гуще ветвей, что зрелостью пышет.
В грузе плодов — дар щедрых излишеств.
Жизнь, что во мне!
Смерть, что во мне!
В комьях земли запах жертвенных пиршеств.
Долька граната и резницкий нож.
С лежбищ барана — паленье щетины.
Свято мне, свито мне, сыто... Сквозь ночь
влага зари заливает вершины.
Влага зари? Или факел зажжен?
Пахарь вбирает рассветные краски.
Прачеловек ли застыл, окружен
сонмом богов в обличьях дикарских?
Осень, как плод, — у деревьев в горсти.
Руки коэнов[10], ветвясь, осеняют.
Мышца Отца, помоги мне нести
мой урожай, в меня силу вселяя.
Перевод Е. Бауха
ПОХОДНЫЙ МАРШ /Перевод Е. Бауха/
Левой! Левой! Левой!
В. Маяковский
Шагайте же, братья,
все выше и выше!
Кенаан[11] — родная земля —
да услышит!
Молчите, уста!
Сильна и крепка,
слово тебе, трудовая рука,
нога,
что вгрызается в землю лопатой!
Твердо шаг в эту землю впечатай,
единой шагая левой!
Левой!
Левой!
Левой!
Так, братья,
всю жизнь устремляться нам в горы!
Лишь в Завтра, в зарю
обратим наши взоры,
туда, где орел парит с высоты!
Ведь мы за собою сожгли все мосты!
Кто тянет назад нас
походкой ленной?
Левой!
Левой!
Левой!
Ясно,
мы знали,
мы шли без сомненья
из стран заселенных —
в страну запустенья,
в болота,
в песок, что веками намолот,
где ждут нас
жара, лихорадка и голод,
но знали мы твердо —
сюда мы придем
и вновь возродимся,
хоть семь раз падем!
Наше дело правое,
так громче — голос припева!
Кто там шагает правой?
Левой!
Левой!
Левой!
Перевод Е. Бауха
(Из цикла «Песни зрелого утра») /Перевод Л. Цивьяна/
Она лежит нагая предо мною,
туманом скрыты тучные поля.
Она лежит — невеста под фатою —
готовая к зачатию земля.
Созрели ее груди для кормленья
цветов и трав и буйно налились.
И словно бы кольцо при обрученьи,
ей дарит вечер желтый лунный диск.
Вот ты обручена со мной травою,
сплетеньем мыслей, шелестом листвы,
вот ты умащена теперь водою,
навозом плодородным и живым,
украшена терновником и вишней
для глаз моих. И ты познаешь бремя
беременности: пахарь в поле вышел,
чтоб овладеть тобой и бросить семя.
И я твоим томлением насыщен,
и изобилие твое в себе ношу я.
Тобою освящен я и очищен.
Земля в хотенье... Аллелуйя!
Перевод Л. Цивьяна
(Из цикла «Песни зрелого утра») /Перевод Л. Цивьяна/
Подобно гривам львов, раздуты ветром кроны...
А память наших тел древна, как память скал...
