Но убедившись в тщетности сует,
Не прокляну безжалостного мира,
А отыщу мучительный ответ,
На жизнь глядя с едкостью сатира.
Утешу душу гибелью врага
И все отдам, коль нужно будет, другу,
И новые познаю берега,
Судьбу погнав безжалостно по кругу.
Я буду верен участи своей,
Мне не пристало ею тяготиться.
И буду знать и помнить: я - еврей,
Чтоб знанием, как званием гордиться.
III
Я противоположный, я - "иври",
Я с берега далекого, иного,
Я беззащитен, вот он я, бери,
Во всех грехах вини меня ты снова.
Уж я и в том и в этом виноват,
Уж я и так, и эдак провинился.
Гони меня, гони меня назад,
Я явно задержался, загостился.
Пора домой, давно пора домой,
Припомним, что мы здесь всего лишь гости
И с поднятою гордо головой
Уйдем домой без горечи и злости.
Мы все поймем, ведь мы же не глупцы,
Поймем, что есть у времени граница.
"Жевали кислый виноград отцы,
А нам теперь оскомой сводит лица".
Пускай враги нам карами грозят,
Не просим ни пощады, ни прощенья.
Настало время для пути назад,
Дороги вверх, дороги возвращенья.
Притча
Когда-то давно все мы жили в Египте рабами
И были тогда, как всегда, у господ не в чести,
И вздумал Мойсей всех евреев, а значит, нас с вами,
В страну, что сам Бог обещал, за собой увести.
За рабскую нашу покорность Мойсей на нас злился,
Но всех убедить не сумел, хоть того и желал,
Хоть долго всех звал и грозил, и корил, и молился,
И казни одну за другою на всех посылал.
И вовсе не все, как об этом написано в Торе,
А все же ушли с ним однажды в пасхальную ночь.
Не знамо за чем: то ль за счастьем, а то ли за горем,
Не столько себе, сколько детям желая помочь.
Была непростой и нелегкою эта дорога.
То прямо лежала, то вкривь устремлялась, то вкось
И хоть получили святое ученье от Бога,
Но счастья увидеть в пустыне им все ж не пришлось.
И только их дети дошли до страны Ханаана,
Страны, что господь еще праотцам их обещал.
И каждый трудился на этой земле неустанно,
И частью народа стал, частью земли этой стал.
А те, что остались в Египте, что сталося с ними,
И где на земле их далеких потомков следы,
Славны ль они, прокляты ль в мире делами своими,
Дождались ли счастья, а может, дождались беды?
"О чем это ты?" - вы мне скажете, правильно, впрочем.
"К чему эти старые притчи ты вспомнил опять?"
А просто о том, что хоть буду стараться я очень,
Но тех, кто остался, мне в мире уже не сыскать.
Мне их не сыскать ни по Африкам, ни по Европам,
А время к векам прибавляет еще один год,
Но так же, как прежде, по трудным истории тропам
Идет, не старея, мой древний и вечный народ.
---------------------
И снова мы, Израйлевы колена,
В страну обетованную идем
И ожидаем доброй перемены
В извечном ожидании своем.
Мы на судьбу надеемся и верим,
Что предстоит нам в ней другая роль,
А потому прощаем ей потери
И разочарований злую боль.
Израиль, 1993 г.
***
С. Ш.
К народу иному душой прикипев
В восточном сверкающем гуле,
Ты, верно, забудешь родимый напев:
"Ой люли, ой люшеньки-люли".
И новым напевом гортанно-живым
Утешишь ты слух свой привычно.
Ведь он для тебя скоро станет своим,
Знакомым и очень обычным.
И новые струны в душе зазвучат,
Душа поменяет покровы,
И как по весне пробудившийся сад,
Цветами украсится снова.
А жизнь к новым далям и целям помчит
В восточном немолкнущем гуле...
Но вдруг среди гула в душе зазвучит:
"Ой люли, ой люшеньки-люли".
И чем-то несказанным сердце сожмет,
И ты замолчишь, цепенея.
А это душа на свиданье придет
С родимою песней своею.
Израиль I993 г.
***
Я б не хотел обратно в детство,
Туда, где все одно и то ж,
Где помню лишь, что с малолетства
Был на других я не похож.
И я не знал, не отрекаюсь,
В начале самом дней и лет,
Чем от других я отличаюсь,
За что мне все пощады нет.
Я просто был чужим, инаким,
Я противоположным был
И злого исключенья знаки
В душе и внешности хранил.
И лишь потом самим собою
Я стать смог, правды не боясь,
Самою жизнью и судьбою
Восстановив с истоком связь.
Я отыскал инакость эту
В глубинах собственной души
Как суть свою, свою примету,
Как света луч во тьме, в глуши.
Теперь я стар, но жизни годы
Меня кончиной не страшат.
Частицей своего народа
И жить, и умереть я рад.
***
Двуязычье мое непростое
Два родных неродных языка.
И без них я так малого стою,
Что тому удивляюсь слегка.
Русский - всех моих мыслей основа
И язык моих нынешних дней.
Рядом с ним - беларуская мова
Память детства и школы моей.
Но внимательным взглядом увидишь
Слезы ты у меня на глазах,
Как услышу я старенький идиш,
Что так редок теперь на устах.
Голос матери, голос народа,
Что меня народил в этот свет
И сквозь долгие, тяжкие годы
Мне язык передал, как завет.
Жаль, что память порой уж не может
Подсказать мне значение слов.
Я забыл тот язык, только все же
Средь моих он душевных основ.
И во сне, хоть с годами все тише,
Сердцу чудится, что вдалеке
Я знакомую песенку слышу
На чужом, но родном языке.
Витая в небесах
Я водку пью, закусывая салом,
И в гневе запускаю матерком,
Но в небе надо мной скрипач Шагала,
А рядом с ним невеста с женихом.
Там козы из веселого местечка
И странный мир далеких детских грез,
Чудные позабытые словечки:
"А зох ун вэй, а гиц ин паровоз".
И кажется, что там в лазурном небе,
Смеясь и плача над самим собой,
Летает многомудрый, старый ребе
Над крышами, над миром, над судьбой.
Все это вызывает удивленье,
Но осудить, приятель, не спеши
Души моей еврейской раздвоенье,
А может, единение души.
Ведь мы со многим в жизни расстаемся
И обретаем многое опять,
А все-таки собою остаемся,
Лишь продолжая в небесах витать.
***
Чем больше мы боремся сами с собой,
Тем больше даем оснований
Врагам - для насмешек над нашей судьбой,
Друзьям для душевных терзаний.
Самим же себе - оснований для бед,
Всеобщего непониманья,
Потерь и крушений, идущих нам вслед,
Идущего вслед нам страданья.
Но так уж устроены мы навсегда,
Что с Богом борясь и с собою,
И зная, что ждет нас большая беда,
Живем, не считаясь с бедою.
И эта борьба - воплощение нас,
Всей нашей судьбы воплощенье,
Ведь даже предвидя свой горестный час,
Мы все ж не питаем сомненья,
А верим и знаем, что время придет,
И сквозь пораженья и беды
Поднимется вновь богоборец-народ
Для новой борьбы и победы.
***
Из года в год ведет народ
Одни и те же разговоры:
"Еврейской пасхи день идет,
Похолоданье будет скоро".
Твердят привычно, как псалтырь,
Не объяснить им, что случилось
Что реки вскрылись во всю ширь,
Что полнолуние омылось.
Но что рассказывать про то,
Ведь и сегодня, как когда-то,
Считать куда удобней, что
Во всем евреи виноваты.
О снисхожденье не проси,
Не изменить судьбы природу,
Пока твердят, что на Руси
Евреи делают погоду.
"Хороший мужик"
Выражение это все знают,
Кое-кто вроде даже привык,
Что его за глаза называют:
"Хоть еврей, а хороший мужик".
Он, глупец, этим даже гордится,
Но застыв у закрытых дверей,
Вдруг услышит он, может случиться:
"Хоть хороший мужик, а еврей".
***
Я остаюсь среди немногих
Весьма премудрых и глупцов,
Слепцов, не видящих дороги,
И хитроумнейших лжецов,
Среди неверящих и верных,
И не хотящих верить впредь,
Среди послушных и примерных,
Привыкших от роду терпеть.
Средь согнутых житейской бурей
И несогбенных, как бетон,
Средь преданных идее-дуре
И чтящих данный им закон.
Средь всем довольных и скорбящих,
И средь горячечных в бреду,
Средь Бога во грехе молящих,
Среди жующих на ходу...
Вокруг меня чужие лица,
И я средь них, среди чужих
Все с ними не могу проститься,
Но что я делаю средь них?
***
Я стою на жизненной меже
И опять твержу тебе упрямо:
Слишком поздно, незачем уже
Мне менять свой путь нелегкий, мама.
Пусть не знал на этом я пути
Ни побед, ни достижений звездных,
Но другого мне уж не найти,
Слишком поздно, мама, слишком поздно.
Слишком поздно верить в долгий век,
Личные таланты и везенья.
Я ведь, мама, просто человек,
И не самый сильный, к сожаленью.
Только сыну снова и опять
То шепчу, а то кричу я грозно:
Надо, надо, надо уезжать,
