Константин Левин - Признание. Стихи

Под вуалью лед зеленый,
А помнишь года:
Тебя мчали эшелоны
Бог знает куда…

Под вуалью жар карминный,
А помнишь года:
Шла ты по тропинке минной
Бог знает куда…

С кем пила ты, с кем спала ты,
Храни про себя.
От траншеи до палаты
Носила судьба.

И со мной примерно то же
Случалось тогда,
Тоже выжил, тоже прожил
Все эти года.

Тоже лучших, тоже верных
Друзей схоронил,
Пью в их память сладкий вермут,
Сырец раньше пил.

Неудобно рюмкой тонкой
Его распивать,
Как негоже песне звонкой
На тризне бывать.

Пей за мертвого солдата,
За сердце его…
А желать ему не надо
Уже ничего…

Мы непростительно стареем
И приближаемся к золе.
Что вам сказать? Я был евреем
В такое время на земле.
Я не был славой избалован
И лишь посмертно признан был,
Я так и рвался из былого,
Которого я не любил.
Я был скупей, чем каждый третий,
Злопамятнее, чем шестой.
Я счастья так-таки не встретил,
Да, даже на одной Шестой!
……………………
Но даже в тех кровавых далях,
Где вышла смерть на карнавал,
Тебя — народ, тебя — страдалец,
Я никогда не забывал.
Когда, стянувши боль в затылке
Кровавой тряпкой, в маяте,
С противотанковой бутылкой
Я полз под танк на животе,
Не месть, не честь на поле брани
Не слава и не кровь друзей,
Другое смертное желанье
Прожгло мне тело до костей.
Была то жажда вековая
Кого-то переубедить,
Пусть в чистом поле умирая,
Под гусеницами сгорая,
Но правоту свою купить.
Я был не лучше, не храбрее
Моих орлов, моих солдат,
Остатка нашей батареи,
Бомбленной шесть часов подряд.
Я был не лучше, не добрее,
Но, клевете в противовес,
Я полз под этот танк евреем
С горючей жидкостью «КС».

Пусть кинет друг и женщина оставит.
Его простим, ее не станем звать.
И пусть нас так распишут и прославят,
Что собственная не узнает мать.
Она одна пойдет за нашим гробом,
Скрывая унижение и страх,
И пусть людская мелочность и злоба
Нам не изменит на похоронах.
Иль пусть в пустыне мы умрем от жажды,
А ливень запоздает лишь на час,
Но только б ты, поэзия, однажды
Не отступилась, наконец, от нас.

Покуда ты не скидан в кучи
И, следовательно, летишь
Как бы иронией летучей
На пустоту полей и крыш,

Покуда снегоочиститель
Тебя не сыплет в кузова,
Ты только часть и только зритель
Грохочущего торжества.

Ты только снег и только вестник
Счастливых дней и полных чаш,
Наш добрый друг, и наш ровесник,
И давний утешитель наш.

Бессмысленно летят снежинки…
И люди забывают вдруг
Свои заботы и починки,
Свой дом и возраст, быт и круг.

Бессмысленно летят снежинки.
И каждая — как сувенир.
И как поэт на поединке,
Печален и прекрасен мир.

Еще не все в нем безупречно,
Но тем хорош наш белый свет,
Что он отныне и навечно —
Свет, а не суета сует.

Синей небес еще не видел
И холодней вина не пил!
Есть слух, что тут еще Овидий
К нему неравнодушен был.

Был старый лирик многогрешен,
Далек был Рим и отчий дом.
И был изгнанник наш утешен
Одним лишь небом и вином.

Я шел по пламенному югу,
Где некогда прошел и он.
И думал я про ту науку,
«Которую воспел Назон».

Всех бед и разочарований
За все, за все мои года —
Один твой взгляд, приход твой ранний
Был искупительней куда.

Дай бог, чтобы такой весомой
Вся жизнь была, как в эту ночь.
Чтоб руки женщины веселой
Нам жить и петь могли помочь.

Сорокапятимиллиметровая,
Это ты втолковывала мне
Обязательное хладнокровие,
Нам положенное на войне.

Знаю, скажет кто-нибудь с иронией:
Мол, солдат, хвалы себе печет.
Не обижусь — это ж посторонние.
А таких не будем брать в расчет.

В арсенале где-нибудь стоящая,
Все-таки услышь ты и пойми:
Наша дружба — тоже настоящая,
Как и меж хорошими людьми.

И когда порою беды штатские
Захотят нас ниже накренить,
Нам друзья старинные солдатские
Помогают волю сохранить.

Сорокапятимиллиметровая,
Старая знакомая моя,
За твое солдатское здоровье
Как солдат обязан выпить я.

Если б не вернулся я, — пожалуй бы,
Обо мне б и вспомнил кто-нибудь…
О тебе же — ни слезы, ни жалобы,
Будто он — пустяк, твой ратный путь.

Будто ты не шла простором гибельным,
Будто бы не попадала ты
Молодым снарядом подкалиберным
В черные немецкие кресты.

Нет, остались нам воспоминания,
Танковые дымные гроба…
И «эрэсов» белое сияние
Нас сопровождало, как судьба.

Слышал, будто бы с вооружения
Уж снята ты… Очень может быть.
Но, как день рождения и как день ранения,
Мне тебя уже не позабыть.

Я сегодня пью за отомщенные
Наших пушек раненых тела,
За прославленные, оборонные,
На плечах товарищей скрещенные
Два артиллерийские ствола.

Есть город в стороне лесной,
Каких не меньше тыщи.
Ты и на карте областной
Его не вдруг отыщешь.

Но этот бедный городок,
Весь пихтами укрытый,
К которому течет приток
Реки незнаменитой,

Не позабыт средь всех дорог,
Хоть ты семь лет там не был.
И хоть семь лет — немалый срок,
А часть из них в огне был.

Ты помнишь черную реку —
Как точную примету,
Как стихотворную строку
Любимого поэта.

Она настолько далека…
Ее забыл ты имя —
Не ручеек и не река,
А среднее меж ними.

А помнишь, помнишь, в январе
Легко так просыпался,
Водою черной на заре
По пояс умывался.

Но если запоздаешь в строй —
Два получи наряда.
И был тогда ты — рядовой…
Знай, стало быть, порядок.

Далек тот строй, далек тот год.
Навек я благодарен
Тебе, товарищ помкомвзвод,
Ты был хороший парень.

Но никогда, но никогда
Не будет нашей встречи.
Темна днепровская вода,
И скрытны ее речи.

Он видит черные дома
И проникает в комнаты,
Где женщины, как жизнь сама, —
Несчастливы и скомканы.
Их ожидает ночь и страсть,
Вполне обыкновенная.
Их ожидает жизнь и транс
И скука неизменная.
Иную, может быть, роман
Мадам де Сталь зачитанный.
Иную, может быть, обман,
Холодный и рассчитанный.
Им надо, надо от зари
То лгать, то благородничать,
И томно ехать в Тюильри,
И сводничать, и модничать.
Переписавши векселя,
С ростовщиком кокетничать,
Пить за здоровье короля,
О королеве сплетничать.
Знать, кто влюблен, кто не влюблен,
Немножко в бога веровать
И только ледяной поклон
Виконту Д. отмеривать.
И задыхаться от румян,
Шутить и петь, однако.
И, наконец, попасть в роман
Его, Бальзака.