Одна мысль чаще всего тревожила Гейне даже в счастливые часы наедине с любимой, как он об этом признается в своих стихах тридцатых годов, — это мысль о родине. Гейне прожил во Франции четверть века, за это время он лишь дважды побывал в Германии (в 1843 и в 1844 гг.). Но внутренне он был неразрывно связан с Германией; в этом не было, однако, ни грана духовной ограниченности тех, кто ничего не желал знать о всем остальном мире, — Гейне всегда мыслил всемирно-историческими категориями, был знаком с современными политическими и социальными теориями и общественным движением в Западной Европе и в своих представлениях о революционном освобождении человечества шагнул за пределы буржуазного общества навстречу будущему, социалистическому. Любовь к родине не могла заставить его забыть об отсталости Германии по сравнению с Англией и Францией, о необходимости борьбы со всеми проявлениями реакции в Германии для того, чтобы расчистить путь прогрессивному развитию. В своих стихах, посвященных Германии, Гейне часто возвращался к противоречию между чувством неразрывной связи с родиной и критическим отношением к этой «стране филистеров», — близость и отталкивание тесно переплетаются между собой. Он воспевает Германию так, как десятилетие назад он воспевал в «Книге песен» возлюбленную («О Германия, моя недосягаемая возлюбленная!»). Родина занимает теперь место недоступной красавицы, которая отворачивается от поэта, не понимая его глубочайших чувств, и которая на самом деле не так уж достойна поклонения, как кажется охваченному любовью поэту. Чувство это представляется самому поэту неразумным и сумасбродным, — и все же непреодолимым. Стихотворение «И я когда-то знал край родимый…», — одно из самых прекрасных у Гейне, — выдержано целиком в образном ключе «Книги песен», и только формы прошедшего времени указывают на то, что поэт уже несколько отошел от настроений тех лет. В стихотворении «Ночные мысли», написанном в 1843 году, до первой поездки на родину, это элегическое чувство к прошлому, к Германии достигает своей вершины.
Сборник «Новые стихотворения», как и «Книга песен», содержит раздел «Романсы». Начиная с последней трети XVIII века — со времен Бюргера, Гете и Шиллера — в Германии возникла богатая романсная и балладная поэзия. Но уже в творчестве романтиков баллада в известной степени утратила свое демократическое содержание и связь с актуальными вопросами современности. Гейне восстановил эту утраченную связь. Для ранней баллады «Гренадеры» он заимствовал сюжет из живой современности, что было в то время чем-то необычным. Поскольку на всем европейском континенте победа над Наполеоном означала реставрацию феодализма и затухание революционного пламени, всякий, кто обнаруживал симпатии к Наполеону, считался притаившимся якобинцем. Говоря от имени двух солдат разбитой наполеоновской армии, мечтающих о возвращении императора, Гейне выступил тем самым против существующих порядков. Баллада почти открыто звучала как политическое стихотворение.
В других балладах Гейне использовал исторические сюжеты, античные сказания и легенды, переосмысляя их в соответствии со своими идеями о революции. На протяжении всего своего творчества Гейне интересовался народной песней, легендой, сказкой и обстоятельно раскрыл свое понимание народного творчества в прозаических произведениях; в безымянных памятниках народного творчества поэт видел неофициальную культуру немецкого народа, существование которой свидетельствовало о том, что народ не полностью подчинился господствующей христианской идеологии. В образах сказок — великанов и гномов, русалок и эльфов — продолжали жить языческие традиции; фольклорные образы, по мнению Гейне, вели свое происхождение от античных богов и полубогов, обреченных на подпольное существование, превращенных в эпоху христианского средневековья в злых духов и чертей. Борьба между христианским и языческим мировоззрением, запечатленная в древних сказаниях, имела для Гейне величайшее актуальное значение. Язычество означало приятие жизни, стремление к земному счастью, христианство — отрицание жизни, аскетизм, надежду на лучшее в ином мире. Поскольку же вера в потусторонний, лучший мир являлась существенным препятствием к тому, чтобы народ осознал свои возможности и предъявил свои права на лучшую жизнь, преодоление христианского аскетизма, как и буржуазно-идеалистического понимания добродетели, было важнейшей предпосылкой для социального освобождения. Так называемая «эмансипация плоти» не имела у Гейне ничего общего с пассивным эпикуреизмом, наоборот, она была существенным элементом и его сенсуалистической, близкой к материализму философии и его революционных устремлений. Таким образом, баллады Гейне, раскрывая его понимание прошлого, вместе с тем всегда актуальны. Речь идет о праве на земное счастье и тогда, когда поэт рассказывает о том, как рыцарь Олаф, несломленный, принимает смерть, насладившись любовью дочери короля («Рыцарь Олаф»); и тогда, когда поэт описывает раскаяние мужа, убившего изменницу-жену, покорившуюся силе песнопения («Фрау Метта»). Язычество и христианство сталкиваются в поэме «Тангейзер» — свободном переложении старой немецкой народной баллады. Здесь Гейне особенно сильно модернизирует исходный сюжет, превращая поэму в политическую сатиру на современную Германию. Тем самым поэма «Тангейзер» предваряет политическую лирику Гейне сороковых годов. Правда, политические стихотворения Гейнс писал во все периоды творчества. В юные годы он воспевал в еще беспомощных традиционных стихах освободительную войну 1813 года; в двадцатых годах он высмеивал национализм «буршеншафтов», спесь прусских лейтенантов и филистерскую узость бюргеров.
После Июльской революции политические мотивы начинают звучать все более отчетливо благодаря сопоставлению Германии и Франции. Но по сравнению с прозой Гейне — «Путевыми картинами», «Французскими делами», «Романтической школой», «Историей религии и философии в Германии» и различными предисловиями к его книгам, — где он смело, остроумно, ярко высмеивал господствующие отношения и пропагандировал революционный путь развития Германии, в его лирике прямых политических выпадов до сих пор было меньше. Положение изменилось с 1840 года, и тем самым начался новый этап в творчестве Гейне.
Толчком послужило начало оппозиционного движения либеральной буржуазии и демократических слоев мелкой буржуазии в Пруссии. В результате промышленного подъема (центром промышленного развития стала Рейнская область) были выдвинуты, приуроченные к смене царствования, требования свободы печати и конституции для Пруссии; усилились нападки на господство дворян, церкви и бюрократии. Правительство пыталось справиться с этим движением с помощью усиления репрессий. Буржуазные газеты, выражавшие оппозиционные настроения, запрещались и возникали вновь; издатели и книготорговцы измышляли все новые и новые уловки, чтобы обойти цензуру; листовки напоминали о том, что в 1813 году правивший тогда король, который нуждался в своем народе для победы над Наполеоном, обещал конституцию, но обещания не сдержал. Наряду с этим движением возникла философская оппозиция (младогегельянцы, Л. Фейербах, молодые Маркс и Энгельс), большая политическая литература и политическая лирика. Молодые поэты воспевали немецкое единство и свободу, обращаясь к прусскому королю и к народу; многие их стихи звучали так, точно величие Германии уже достигнуто, а завоевание свободы не представляет особых трудностей.
Гейне не присоединился к этому хору. Некоторое время он относился довольно скептически как к этому политическому движению, так и к его литературному выражению. Классической страной революции для него оставалась Франция; жители Парижа неоднократно доказывали, выходя на улицы и строя баррикады, что не намерены вечно терпеть угнетение. С 1840 года Гейне снова стал публиковать в газетах статьи, посвященные общественной жизни Франции (он издал их позднее отдельной книгой под заглавием «Лютеция»); в этих статьях он g еще большей настойчивостью, чем прежде, говорил о социальных противоречиях и грядущих битвах. Он писал о рабочих клубах, в которых обсуждаются социалистические и коммунистические сочинения; о том громадном впечатлении, какое произвели на него исполненные грозной силы песни, которые распевались в мастерских. Все это, происходившее вне официальной общественной жизни, казалось ему более важным для будущего, нежели рассчитанные на внешний эффект парламентские дебаты или правительственные распоряжения, о которых писала пресса и говорили в салонах. Именно это и составляло для него современную политическую и общественную жизнь. Что же касается Германии, то поначалу Гейне сомневался в том, что «в этой стране филистеров», стране «чистой теории» может возникнуть серьезное политическое движение. Поэтому он сомневался и в ценности тех политических стихов, в которых с воодушевлением воспевалась наступающая «весна народов» и победившая свобода. Особенно фальшиво звучали для его ушей националистические, то есть антифранцузские ноты в воспевании «свободного немецкого Рейна» и немецкого единства под эгидой Пруссии. Риторическое, высокопарное выражение либеральных идей — со всеми, свойственными им иллюзиями, со всей их ограниченностью — претило ему как с политической, так и с художественной точки зрения. Поэтому он выступал в стихах и в прозе с серьезной критикой, а чаще с ироническими или откровенно насмешливыми замечаниями в адрес современной «тенденциозной поэзии». Так, он спрашивал юного Георга Гервега, одного из самых популярных в те годы певцов свободы: действительно ли миновала зима и Германия предстала в весеннем уборе? Не цветет ли эта весна лишь в воображении поэта? («Георгу Гервегу»). Или иронически советовал немецким поэтам не воспевать больше своих возлюбленных, а будить трубным гласом народ, употребляя при этом только общие слова («Тенденция»). О стихах Гофмана фон Фаллерслебена Гейне говорил: они годятся лишь для того, чтобы филистеру слаще казались еда и табак в его привычном кабачке. Мелкобуржуазная оппозиция и ее литература не имеют понятия о «глубинных проблемах революции», справедливо считал Гейне: для нее идеалом являются буржуазные порядки, в то время как в наиболее передовых странах, в Англии и Франции, уже пришли к убеждению, что эти порядки означают господство богатых над бедными, капитала над трудом. Всего лишь несколько лет спустя Маркс и Энгельс писали в «Немецкой идеологии» о том, что немецкую идеологию нужно критиковать с позиции, «находящейся вне Германии». К решению существенных вопросов Гейне подходил именно с такой позиции.
