приумножая,
итожа дни как сводку урожая,
я не стыжусь не
зря прожитых дней.
Последний вскрик солнца,
закрытого тучами,
к земле обращен:
Товарищи!
Пусть вспыхнет листва
краснотою знамен,
мрак нависающий
раздвиньте плечами своими
могучими.
Догорают в камине поленья
Догорают в камине поленья,
стихла буйная пляска огня.
Ты сидишь у меня на коленях
словно отсвет вчерашнего дня.
Многословие. Многострочие.
Многоречие. Много…точие.
По мне:
все люди – боги,
а я – один из многих.
В текучке дел и дней
что – истинно,
что – ложно?
понять себя – сверхсложно,
а выразить – сложней.
Говорить неправду -
это так необременительно,
как целовать нелюбимую женщину.
Воздержусь от поцелуев -
ибо то,
что легко дается,
своей лживостью
разъедает душу.
Меж двух огней нет места травостою,
меж небом и землей
душе покоя нет.
Я лишь тогда чего-нибудь да стою,
когда сквозь пепел лет
мой прорастает след.
Я – не поэт,
а стихотворец.
Дворец небытия храню.
Роняю
зерна слов я
Время-воронью,
чтоб сторицей
вернуть их в виде чувств.
Учусь
явленью строк
и логике мечты.
Четы такой чертог -
защита от стихии бытия -
и есть
стихи.
Гляжу в окно на завтрашние дебри -
вместилище заблудших тел и душ
и вижу заратустровского вепря,
упившегося кровью свежих туш.
Чему-то пасть,
чему-то начинаться,
делясь у вековечного столба:
ему – повелевать,
им – подчиняться,
Он – Супер-Гомо, а они – толпа.
Но в этой связке для меня нет места:
из зверя – вырос,
а в толпу – не пал.
Мать матерей – она моя невеста,
мне Данко – брат,
и враг – Сарданапал.
Иных страшит самосознанье,
что он – Ничто в кольце миров.
Я – Нечто.
Дух святой в изгнаньи,
не тратя сил на прозябанье,
здесь
наломал немало дров.
Вскормленный замыслом небесным,
познав Земли живую суть,
мне ставшей одеялом тесным,
вступаю Я
на Млечный Путь.
Не оробею перед вечным
круговращением светил,
не оробею перед встречным,
хотя б он смертью мне грозил.
Что смерть -
всего лишь смена тела.
Была бы мысль,
была б душа,
опережающая дело
и позволявшая дышать
то звездной пылью,
то – земною,
то – ароматом древних книг.
Живу космической весною
и зрю ее грядущий лик.
Но Дух натягивает вожжи,
у врат отцовских тормозит;
и мысль одна меня тревожит,
кто Я-
творец иль … паразит,
чем Я дополню ноосферу
сверх утверждения
«Он – жил»,
какую пламенную веру
в свои деяния вложил.
Не занимался скопидомством -
Я – чист от материальных благ,
одно оставил Я потомству:
бесцельность -
самый злейший враг.
Стихи, стихии, стихиали -
живут, наполненные мной.
Я – не фатален, не нахален -
живу космической весной.
Богат словами русский лексикон,
в нем матерность соседствует с величьем.
Но чьи слова поставлю я на кон,
чтоб выразиться так, как в пенье птичьем
звучит тональность неба и планет,
вечерний миг и утренняя роза.
О, сколько тех, кто значится – поэт,
а сам – к кормушке, где сытнее просо.
Не просто стих с мелодией сплести,
о сущности единства их радея;
не просто дух на небо вознести,
а выразить себя -
еще труднее.
Иные – уходят,
иные – далече,
а мне пустота -
тяжким грузом на плечи,
и мыслей нелегких
и слов – канонада.
Но выдержать – надо,
но вынести – надо.
От злости не рождаются стихи
От злости не рождаются стихи,
не вспыхнут молнии
от яростного крика.
Одна только крылатая квадрига
несет всю необузданность стихий.
Не голося истошно,
не взывая
к всевышнему в горячечном бреду,
я должен сам продраться скозь беду,
держась за поручни летящей колесницы.
Наружу боль выходит,
и лоснится
душа от пота, мыслью созревая.
Нарушу скорость светового блика
и догоню угасшую звезду.
Чужое «Я»
присутствует во мне
как некая неведомая Чакра,
меня перемещая по волне
от микро-Эго и до Космо-макро.
Я вновь зоны жизни прохожу:
Огонь, Эфир и Твердь, и Минералы;
но голосом каким я расскажу,
как оживают зыбкие кораллы,
как ноги вырастают из корней
и голова мутирует на теле,
как ошибались Дарвин и Линней
и что произошло на самом деле,
как появился протогоминид
и научился вертикальной стойке,
чью гармоничность мозг пчелы хранит
и отражает в сотовой постройке;
что значит бого-духо-человек,
меня влекущий мнимым единеньем,
за коим хаотичен новый век
в своем неодолимом повтореньи.
Мой путь реинкарнирован судьбой,
«Я» и «не-Я»
лишь видимо раздельны.
Но чтоб остаться мне самим собой,
должны мы быть предельно однотельны;
ведь «Я» -
зеркальный образ Бытия.
Рожденным быть -
необходимо время.
Переродиться -
можно и за час.
Жизнь – цветной калейдоскоп
Жизнь – цветной калейдоскоп
чьих-то помыслов и действа,
неба радужный соскоб
на шпиле Адмиралтейства.
Но раскрашенный бедлам
не сулит мне цельной доли,
разломаюсь
пополам
на чет-нечетность юдоли,
полюсами проглянусь
и, ликуя, опечалюсь,
оттолкнусь и потянусь
к белосветному началью.
Семь цветов -
начало всей палитры,
синтез их – свет Белого Луча.
Никакие мощные юпитеры
в глубине небес не различат
тонкие оттенки новых красок.
Все сводимо к тем семи цветам.
Отчего ж в душе моей
гораздо
разномастней
цветовой бедлам:
розовый хитон японской вишни,
чароита черная сирень,
лик рассвета,
коим сам Всевышний
по утрам рисует новый день.
Сиреневый,
малиновый
и желтый -
тональные цвета моей души.
И на вопрос -
чего же в них нашел ты,
палитру остальную потушив,
отвечу:
выбор мой – не самоприхоть,
а просто отраженье глубины,
где в сумерках
