надо жить. Не существовать, а именно жить
–
желая, творя и обретая. Жить за тебя никому не дано – ни соседу, ни брату, ни свату. Жить за тебя не сможет даже Бог, тем более, когда в него не веришь. А потому и принудить себя жить можешь лишь только ты сам.
И своё не отдам
И чужое возьму,
Кого нужно – куплю,
Кто не нужен – продам: вдох-выдох, и ещё раз, вдох-выдох …Что там руки? – шевелиться не хотят? А вот если пальцы в кулак сжать. Что, слабо? А вот и не слабо! Вот они – кулачища мои – уже сжаты. Через не могу и не хочу, а всё-таки сжаты. Кулаки, дай бог, ещё не одну морду в кровь изобьют. Нет, врёшь, никому он своё не отдаст. Всего один раз его в жизни нагнули. Что ж, было дело. Только это дело давнее, а вот потом он лишь других в жизни нагибал. Сколько их было – не сосчитаешь. Взметнулся, так сказать, он над страждущей толпой эдаким барским перстом: этого вчистую разорить; этому, ладно, чтоб с голоду не сдох кой-какие крохи оставить; а этого, хрен с ним, и вовсе за долги его милую <правда, именно им прощённых особо-то и не припомнить>. И как-то оно, с ростовщичеством, само собой задалось. Сначала соседям в долг под немаленький процент в долг давать стал. Потом всяким мелким коммерсантам. Вот так и развернулся. Поначалу всякое бывало. Кто-то деньги возвратить не мог, кто-то не хотел. Пока его потаённым компаньоном не стал тот самый следователь. Зато дела сразу же пошли в гору. Да ещё в какую! Уж нынче их компании под названием «Доверие» займа не вернуть, что тяжкий приговор себе подписать. Уж нынче они под уздцы треть города держат.
Пока дышу я даже не надеюсь,
А истово уверен в том,
Что во Вселенной Я имеюсь,
И дух мой явь, а не фонтом: Потихонечку, полегонечку. Осторожный вдох, и такой же выдох. Сродни зверобою, что в засаде сидит. А что? – всякая хворь и есть в тебе зверь, а железный дух тому зверю цепкий капкан. А духу, чтобы он железным стал, надо вожделение вкусить … хоть бы чуть-чуть … и оно, вожделенное, вон там, только руку протяни …
У края находясь обрыва,
Держать далече путь куда,
Ведь коль взметнуться не порыва,
То, значит, прыгать череда: Вдох-выдох. Потихонечку, полегонечку. Осторожный вдох, и такой же выдох. Сродни шажкам мальца, что только на ноги встал. А теперь немного поглубже, вдох-выдох, и ещё раз, вдох- выдох. А что там ноги? – шевелятся не хотят? А вот если колени согнуть – что, Коля, слабо? Нет, не слабо! И колени, Коля, ты сейчас согнёшь, и с кровати встанешь, и к потаённой в стене створке непременно подойдёшь, и всё будет у тебя вновь хорошо! Главное, Коля, не боятся. Ведь не побоялся же ты в детстве с крутого обрыва в речку прыгнуть. На спор, помнишь? А ведь тогда на кону всего десять рублей было. Какая-то десятка, а такую силу твоему духу придала. Заставила на негнущихся ногах на заоблачную (по детским меркам, конечно) кручу взобраться и этот поразительный для тщедушной мальчонки поступок совершить. По нынешним временам такое и миллион, пожалуй, не сотворит … Нет, с нищебродом каким может и сотворит. А вот его миллион не вдохновит. Ему, чтобы вдохновиться, надо на порядок больше. Впрочем, лишний всего один рубль ничьей жизни ещё не был помехой. Помехой жизни может быть только его, рубля, отсутствие. Нет денежки и нет ничего: ни хлеба, ни воды, которая даже из-под крана, ведь за неё тоже надо платить … Ладно, да пополнится кубышка хотя бы ещё одним рублём. Лишь бы не спасовать, не перед чем, тот рубль обретая!
Вся жизнь – борьба,
Порой, и на не шутку,
Но в целом, кутерьма,
Похожа где судьба
Тщеты на прибаутку: Давай, милый, давай! Колени не гнутся, так ты хотя бы на бок повернись. Так, как и многое ты в этой жизни сделал – через не могу и не хочу. Делал, зачастую, с шутками и прибаутками, хотя вовсе не до смеха было, порой. Да, порой, достичь чего-то не удавалось. Не про твою судьбу эта прибаутка: «Сегодня праздник, жена мужа дразнит, на печь лезет, кукиш кажет: на тебе, муженек, сладенький пирожок, с лучком, с мачком, с перчиком!» – нет. Пусть чёрного лакированного «Мерседеса» ты себе так и не купил. Пусть и виллу на лазурном берегу так и не приобрёл. Да ничего, и старенькие «Жигули», хоть и днищем ржавые, ещё бегают, и квартира, пусть и в хрущёвке, для жилья вполне сносна. И потом, какие твои года? – пятьдесят три года не возраст. Ну, что? – на бок перевернулся, хорошо. А теперь локотком упирайся в диван и поднимай своё тело.
Воссияло солнце златом,
Только как его достать,
Будь хоть русским, хоть хорватом,
Не дано тебе летать: Поднимай, сука, своё грёбанное тело, иначе, падла, не видать тебе ни «Мерседеса» вовек, ни виллы … Эх, ты, слабак. Слабак, ты, Коля, и имя тебе не «Коля», а «Пердоля», то есть доля твоя быть отныне старым пердуном. Не согласен? – так какого же лешего ты бревном на диване разлёгся, словно, целка в первую брачную ночь. Сил, говоришь, нет. Не вздохнуть, ни пёрнуть. А ты всё ж таки поперди, Коля! Поперди, локотком в диван упираясь …
И больше не будет рассвета,
Мне силы дышать не даны,
И сгинет душа без ответа
За что её дни сочтены: Давай, родной, давай! Нет, Коля, ты не умрёшь, ты обязательно будешь жить … во имя лакированного «Мерседеса» … хотя бы … сука …
Охватила душу вечность, ввысь заставила взметнуться
Над могильной бездной праха,
И уж тлен воззрел на небо, в жажде вечности коснуться,
Да уж, видно, бесполезно, смерти ввысь не встрепенуться,
Знать, у смерти много страха: Николая Николаевича хватились не сразу. Неделю, наверное, пролежало разлагающие на полу тело, осыпанное деньгами (что из потаённого в стене сейфа), пока из квартиры на третьем этаже смрадный дух в подъезд не стал сочиться. Лишь тогда и вызвали наряд полиции. И в службу спасения позвонили, но лишь только для того, чтобы специалисты МЧС дверь вскрыли. А когда дверь вскрыли, то местный участковый сперва в квартиру пошёл … и тут же оттуда выскочил, на улицу. Там и стоял, пока не поднесли «намордник» – это
