122
Власы невест в огне волшебном жгла и кости мертвых похищала – то есть занималась разными видами колдовства, устанавливая связь с дьяволом.
Лукавый обольститель – дьявол, сатана.
Чтоб из свинца мой крепкий гроб был слит… – Старушка заботится о том, чтобы дьявол после ее смерти не унес ее бренные останки и снова не заставил, согласно религиозным представлениям, служить себе.
До солнечного восхожденья. – Дьявольские силы, по церковным поверьям, действуют в темноте, во мраке.
…пред царскими дверями – то есть перед дверями, открывающими вход в алтарь (возвышение в восточной оконечности церкви).
И он предстал… – то есть сатана. Церковные люди утверждали, что дьявол бессилен перед Богом и отступает при виде икон, храма, креста; у Жуковского дьявол рушит затворы храма, проникает в церковь и выходит победителем; с точки зрения христианской религии, Жуковский написал кощунственное произведение, подрывающее принцип веры во всемогущество Бога.
Оригинальная баллада, написанная по мотивам «Илиады» и других мифов «троянского цикла», но обработанная в духе характерной для античного сознания идеи судьбы, предопределяющей жизненный путь человека, которому, однако, предоставлен выбор – либо долгое бесславное существование, либо краткая, но бурная дорога героя. Ахилл у Жуковского предпочитает героическую стезю. Вероятно, воинская доблесть Ахилла привлекла Жуковского, охваченного патриотическим подъемом в Отечественную войну 1812 года. Поэт снабдил балладу примечаниями, в которых разъяснял смысл баллады и отдельных стихов. Заглавие баллады Жуковский сопроводил словами: «Ахиллу было дано на выбор: или жить долго без славы, или умереть в молодости со славою, – он избрал последнее и полетел к стенам Илиона. Он знал, что конец его скоро последует за смертию Гектора, – и умертвил Гектора, мстя за Патрокла. Сия мысль о близкой смерти следовала за ним повсюду, и в шумный бой, и в уединенный шатер; везде он помнил о ней; наконец, он слышал и пророческий голос коней своих, возвестивший ему погибель».
С колесницею Приам… – «Приам приходил один ночью в греческий стан молить Ахилла о возвращении Гекторова тела. Мольбы сего старца тронули душу грозного героя: он возвратил Приаму обезображенный труп его сына, и старец невредимо возвратился в Трою» (примеч. В. Жуковского).
И скрипят врата Аида… – «Аидом назывался у греков ад; Плутон был проименован Айдонеем» (примеч. В. Жуковского).
Ты не жди, Менетий, сына… – «Менетий – отец Патрокла» (примеч. В. Жуковского).
Поплывет Неоптолем… – «Пирр, сын Ахилла и Диодамии, прозванный Неоптолемом. В то время, когда Ахилл ратовал под стенами Илиона, он находился в Скиросе у деда своего, царя Ликомеда» (примеч. В. Жуковского).
Оригинальная баллада Жуковского, в которой тема «запрещенной любви» носит автобиографический характер (здесь отразились драматические отношения между Жуковским и М. А. Протасовой). Отсюда проистекает исключительный лиризм в освещении мрачного и таинственного сюжета, напоминающего древние сказания. П. А. Плетнев в письме к Я. К. Гроту и в статье о Жуковском связывал «Эолову арфу» с поэзией Оссиана (легендарного певца-барда, якобы жившего в III в. н. э.): «В „Эоловой арфе“ краски, музыка, мечтательность и вымысел создания – все представляет особый мир, царство Оссиана». «Поэмы Оссиана» были изданы английским поэтом Джеймсом Макферсоном (1736–1796). Они, однако, являлись вполне самостоятельным сочинением, основанным на народных кельтских поверьях, и только приписаны Макферсоном древнему певцу. Этими произведениями Макферсон оказал большое влияние на европейскую романтическую поэзию.
И долго, безмолвны… – Следующий затем любовный диалог Минваны и Арминия напоминает, как отмечено комментаторами, сцену прощания Ромео и Джульетты в трагедии Шекспира (начало 3-го акта).
И арфу унылый певец привязал под наклоном ветвей… – Образ арфы навеян стихотворениями немецкого поэта Фридриха Маттисона (1761–1831) «Lied aus der Ferne» («Песнь издалека») и И. И. Дмитриева (1760–1837) «Лира». В. Г. Белинский писал об «Эоловой арфе»: «Она – прекрасное и поэтическое произведение, где сосредоточен весь смысл, вся благоухающая прелесть романтики Жуковского… Надо живо помнить первые лета своей юности, когда сердце уже полно тревоги, но страсть еще не охватила его своим порывистым пламенем, – надо живо помнить это время своей жизни, чтоб понять, какое глубокое впечатление должны производить на юную душу эти прекрасные стихи последнего куплета баллады…»
Перевод баллады немецкого поэта-романтика И. Л. Уланда (1787–1862) «Die Rache» («Месть»). Положена на музыку А. C. Даргомыжским.
Перевод одноименной баллады И. Л. Уланда. Жуковский придал балладе вместо средневекового германского скандинавский колорит, заменил немецкое имя Зигфрид на Освальд.
Перевод одноименной баллады Ф. Шиллера.
Жуковский усилил шиллеровский мотив вечного томления по недостижимому идеалу. В. Г. Белинский писал: «Рыцарь Тогенбург» – прекрасный и верный перевод одной из лучших баллад Шиллера».
Власяной покрыт одеждой… – Монахи в знак соблюдения строгого аскетического обета носили волосяную или грубую шерстяную одежду вроде вериг (власяницу) на голом теле.
Перевод баллады Гёте «Erlkönig», сюжет которой Гёте нашел у немецкого историка, поэта и философа И. Г. Гердера (1744–1803), а последний – в датских народных песнях. Хотя Жуковский отступил от подлинника, его перевод по совершенству формы сразу же был признан образцовым. Музыку Ф. Шуберта для исполнения на слова Жуковского обработал А. Г. Рубинштейн. Известна также баллада для соло, хора и оркестра А. С. Аренского.
Оригинальная баллада Жуковского, однако образ юной узницы подсказан, как выяснено, элегией «La jeune captive» («Молодая пленница») французского поэта Андре Шенье (1762–1794) и осложнен настроениями, почерпнутыми из «Шильонского узника» Байрона (эту повесть Жуковский перевел). Друг поэта и поклонник его таланта П. А. Вяземский назвал балладу одним «из самых благоуханных романтических произведений Жуковского».
Перевод баллады Вальтера Скотта (1771–1832) «The Eve St. John» («Канун святого Джона»). Баллада навлекла на Жуковского цензурные гонения. Цензоры сочли неприличным, что любовное свидание происходит в ней в Иванов вечер – в канун церковного праздника в честь Ивана (Иоанна) Крестителя, в ночь с 23 на 24 июня по новому стилю. Оскорбление Церкви увидели и в том, что грешники – убийца-муж и неверная жена – не раскаялись, а все-таки скрылись в монашеском уединении. Жуковскому пришлось пойти на исправления и сопроводить балладу примечаниями, которые он снял лишь в 1831 году. О цензурном произволе были хорошо осведомлены современники. А. С. Пушкин писал: «В славной балладе Жуковского назначается свидание накануне Иванова дня; цензор нашел, что в такой великий праздник грешить неприлично, и никак не желал пропустить балладу Вальтера Скотта». В балладе воспроизведены события XVI века, когда Англия и Шотландия вели непрерывные феодальные войны. В примечаниях к своему переводу Жуковский писал: «Вальтер Скотт, автор сей баллады, в младенчестве своем жил в соседстве Смальгольм, иногда в самом замке, который принадлежал одному из его родственников (Вальтер Скотт назвал его имя: Хью Скотт. – В. К.), и по чувству благодарности поэтической захотел прославить его стихотворною сказкою: формы оной (между прочим частые рифмы на полустишия) заимствованы им из былевых песен южной Шотландии… содержание имеет сходство с одним старинным преданием, доныне сохранившимся у суеверных ирландцев». Жуковский воспроизвел и примечания к балладе Вальтера Скотта.
В. Г. Белинский отнес балладу к лучшим у Жуковского: «Замок Смальгольм», прекрасная баллада Вальтера Скотта, прекрасными стихами переведенная Жуковским, поэтически характеризует мрачную и исполненную злодейств и преступлений жизнь феодальных времен. По языку это одно из удивительнейших произведений Жуковского».
…торопясь в Бротерстон. – «Бротерстон, уединенная лощина в горах, за несколько миль от Смальгольма» (примеч. В. Жуковского).
