Том 5. Евгений Онегин. Драматургия - Александр Сергеевич Пушкин

Друг Марса, Вакха и Венеры,

Тут Лунин ¹⁶ дерзко предлагал

Свои решительные меры

И вдохновенно бормотал.

Читал свои Ноэли ¹⁹ Пушкин,

Меланхолический Якушкин ¹⁷,

Казалось, молча обнажал

Цареубийственный кинжал.

Одну Россию в мире видя,

Преследуя свой идеал.

Хромой Тургенев ¹⁸ им внимал

И, плети рабства ненавидя,

Предвидел в сей толпе дворян

Освободителей крестьян.

Так было над Невою льдистой,

Но там, где ранее весна

Блестит над Каменкой тенистой

И над холмами Тульчина,

Где Витгенштейновы дружины ²¹

Днепром подмытые равнины

И степи Буга облегли,

Дела иные уж пошли.

Там Пестель – для тиранов

И рать . . . . . . набирал

Холоднокровный генерал ²²,

И Муравьев ²³, его склоняя,

И полон дерзости и сил,

Минуты вспышки торопил.

Сначала эти заговоры

Между Лафитом и Клико

Лишь были дружеские споры,

И не входила глубоко

В сердца мятежная наука,

Всё это было только скука,

Безделье молодых умов,

Забавы взрослых шалунов,

Казалось . . . . . . .

Узлы к узлам . . . . .

И постепенно сетью тайной

Россия . . . . . . .

Наш царь дремал . . . .

. . . . . . . . . .

Наряжены мы вместе город ведать,

Но, кажется, нам не за кем смотреть:

Москва пуста; вослед за патриархом

К монастырю пошел и весь народ.

Как думаешь, чем кончится тревога?

Чем кончится? Узнать не мудрено:

Народ еще повоет, да поплачет,

Борис еще поморщится немного,

Что пьяница пред чаркою вина,

И наконец по милости своей

Принять венец смиренно согласится;

А там – а там он будет нами править

По-прежнему.

Но месяц уж протек,

Как, затворясь в монастыре с сестрою,

Он, кажется, покинул всё мирское.

Ни патриарх, ни думные бояре

Склонить его доселе не могли;

Не внемлет он ни слезным увещаньям,

Ни их мольбам, ни воплю всей Москвы,

Ни голосу Великого Собора ¹.

Его сестру напрасно умоляли

Благословить Бориса на державу;

Печальная монахиня-царица

Как он тверда, как он неумолима.

Знать, сам Борис сей дух в нее вселил;

Что ежели правитель в самом деле

Державными заботами наскучил

И на престол безвластный не взойдет?

Что скажешь ты?

Скажу, что понапрасну

Лилася кровь царевича-младенца;

Что если так, Димитрий мог бы жить.

Ужасное злодейство! Полно, точно ль

Царевича сгубил Борис?

А кто же?

Кто подкупал напрасно Чепчугова?

Кто подослал обоих Битяговских

С Качаловым? Я в Углич послан был

Исследовать на месте это дело:

Наехал я на свежие следы;

Весь город был свидетель злодеянья;

Все граждане согласно показали;

И, возвратясь, я мог единым словом

Изобличить сокрытого злодея.

Зачем же ты его не уничтожил?

Он, признаюсь, тогда меня смутил

Спокойствием, бесстыдностью нежданной,

Он мне в глаза смотрел как будто правый:

Расспрашивал, в подробности входил –

И перед ним я повторил нелепость,

Которую мне сам он нашептал.

А что мне было делать?

Всё объявить Феодору? Но царь

На всё глядел очами Годунова,

Всему внимал ушами Годунова:

Пускай его б уверил я во всем;

Борис тотчас его бы разуверил,

А там меня ж сослали б в заточенье,

Да в добрый час, как дядю моего,

В глухой тюрьме тихонько б задавили.

Не хвастаюсь, а в случае, конечно,

Никая казнь меня не устрашит,

Я сам не трус, но также не глупец

И в петлю лезть не соглашуся даром.

Ужасное злодейство! Слушай, верно

Губителя раскаянье тревожит:

Конечно, кровь невинного младенца

Ему ступить мешает на престол.

Перешагнет; Борис не так-то робок!

Какая честь для нас, для всей Руси!

Вчерашний раб, татарин, зять Малюты,

Зять палача и сам в душе палач,

Возьмет венец и бармы Мономаха…

Так, родом он незнатен; мы знатнее.

Да, кажется.

Ведь Шуйский, Воротынский…

Легко сказать, природные князья.

Природные, и Рюриковой крови.

А слушай, князь, ведь мы б имели право

Наследовать Феодору.

Да, боле,

Чем Годунов.

Ведь в самом деле!

Что ж?

Когда Борис хитрить не перестанет,

Давай народ искусно волновать,

Пускай они оставят Годунова,

Своих князей у них довольно, пусть

Себе в цари любого изберут.

Не