Творец Возложил на человека определенную обязанность: следить за состоянием Души, наградив чувствительным прибором, – совестью. Когда стрелочка его отклоняется в сторону, а мы делаем вид, что ничего не замечаем, неизбежно случаются «поломки», зачастую кардинально меняющее нашу жизнь не в лучшую сторону.
Но бывает Само Провидение Посылает Луч Помощи…
– --=
Владимир пришёл в церковь освятить плоды нового урожая. Жена, перепелёнывая их трехмесячного сынишку, настаивала: «Надо сходить, поблагодарить за хороший год и попросить доброго приплода, урожая и защиты на следующий…» Розовощекий бутуз сладко причмокивал и умилённо поглядывал на папку: сходи, сходи, поблагодари Святых, вон я какой у тебя!.. Владимир улыбнулся. Ни у кого из друзей не было такого крепкого пацана, – или худюсенькие мальчишечки, или девчонки! Владимир, хоть и был крещённым, в церкви появлялся редко, разве что на большие праздники: Рождество… Крещение… Пасху… Да и то до конца службы никогда не оставался. Мысли его почти всегда витали вокруг какой-нибудь бабёнки, и он спешил вслед за ними, торопливо крестясь, отступая к дверям. Так было и в этот раз.
Рыжая Танька высмеяла его намедни на танцах, громогласно заявив, что таким старикам, надо сидеть дома с женой и детьми… И теперь, Владимир просто обязан был закрутить с ней интрижку, чтобы заткнуть всем рты, да и её наказать за гонор. Происшествие злило его ещё и потому, что Танька сказала правду. «Ну и что с того, что я женат? – думал он. – Я молод. Почему я не могу пойти на танцы, или погулять?»
Он уже поравнялся с дверями притвора, когда увидел Татьяну. Одетая в строгое платье и белый кружевной платок, девушка вежливо ответила на его приветствие и, перекрестившись, вошла в храм.
Жену Владимир любил: ласковая, заботливая! Только… Сам не знает – чего ему не хватает?! Может, гены предков бродят?! – Дед ещё тот гулёна был! Озорная Танька была фигуристой, а ещё, – парни говорили, – доступной: помани, золотые горы пообещай – и побежит за тобой! Правда, сейчас, глядя на её суровый облик, он засомневался. Вспомнилось и то, как она его отшила….
Характер однако взял верх, и он, купив свечу, направился вслед за девушкой. Татьяна подошла к образу Святой Параскевы Пятницы, на мгновение замерла, затем перекрестилась, положила у иконы пучок трав и зажгла свечу…
Владимир усмехнулся, протянул свою свечу и… увидел перед собой икону. Не было ни девушки, ни церкви, только он и полный боли и страдания бездонный взгляд Святой, проникающий, казалось в самую Душу. От неожиданности и наползающего волнами холодного страха, сотрясающего всё его тело, Владимир часто закрестился, трясущейся рукой, произнося непослушными губами, сквозь зубную чечётку, слова молитвы.
Образ перед глазами плыл, постепенно изменяясь, и вот уже перед ним Одигитрия. «… Только лицо… – будоражила Владимира мысль. – Какое знакомое лицо… Конечно, я же столько раз видел его в различных иконах… Нет не иконах… Да это же Машка … Или Лариска…? Нет, это Наташа…» Лица знакомых девушек и женщин мелькали, как в калейдоскопе, потом он увидел свою жену с сынишкой на руках, и все они слились в единый Образ Богоматери… Ноги не держали, он покачнулся и начал оседать на пол… «Что с вами?! Вам плохо?!» – перед ним мелькнуло лицо рыжей Таньки… Или, может быть жены… Нет, это была его мать, только не сейчас, давно, прикрывавшая его своим телом от отцовского ремня…
Что произошло дальше, люди рассказывают по-разному.
Татьяна рассказывала подружкам так:
От резкого запаха нашатыря Володя вздрогнул и открыл глаза. Он лежал на кровати. Со стен смотрели суровые иконописные лики. А рядом – Танька. Взгляд жалостливый, как у матери в его далеком детстве.
«Ах, Параскевушка, опять начудила!» – звучал откуда-то смешливый женский голос. Володька повел глазами и увидел возле кровати немолодую женщину с приятным открытым лицом. Голова её, как и у Татьяны, была повязана платочком, только, тёмным.
– Очнулся?! – насмешливо спросила она.
– Где я? Что случилось?!
– У меня в гостях, мил человек… – послышался басовитый мужской голос, и над ним склонилась, мягко щекоча, седая борода. Потом он увидел смеющиеся серые добрые глаза и морщинки, которые веселыми лучиками разбегались в стороны. Танька пояснила: «Ты потерял сознание, а отец Ксенофонт, с матушкой Марьей, тебя в свою каморку перенесли…»
– Да я, вроде, здоров, даже зубы никогда не болели… Почему так?! – Владимир был растерян.
– А нечему удивляться… – пропела матушка, – подходил к иконе Параскевы Пятницы?!
– К Параскевушке и подошел! – лукаво продолжил отец Ксенофонт, – у нас многие здесь в обмороки падают! Не любит, вишь-ли, Параскева тех, кто верность семье не хранит!
Владимир густо покраснел. А батюшка продолжал: «Мы с матушкой нашатырный спирт коробками закупаем: ваш брат, как подкошенный, валится перед иконой, а бывает, и женщины теряют сознание, но, это – пореже!»
Татьяна вызвалась проводить Володю. Они вышли за церковную ограду… Что-то неуловимое витало в воздухе, что-то изменилось … Вроде, и дорога та же, и деревья на обочине… Купола храма сияли, а солнечные блики, играя, отражались на лицах проходящих мимо людей… Володька поежился от резкого аромата духов идущей рядом девушки. «У жены духи пахнут совсем не так – пряными лесными травами, и нежные, как она сама…» Отчего-то стало неприятно и, недоумевая в душе, он освободился от дружеских объятий.
«Ты…это… шла бы домой… Спасибо, Татьяна, добегу я один».
Возле дома он стал шарить по карманам в поисках ключей. «Что такое…» – в ладони лежал крошечный образок Параскевы Пятницы. Ласково погладил иконку, улыбнулся. Вспомнилось, как в церкви, этот же образ плыл, множась виденными ранее, знакомыми женскими лицами… Почудился смешливый голос матушки Марьи, Танькино лицо, расплываясь, напомнило мать, а взгляд… Да его жена! Всё понимающая, терпеливая, ожидающая его с маленьким сыном на руках…
«Домой, домой!» – торопился молодой мужчина. – Как там мои?!»
Несколько человек утверждали, что слышали эту историю от случайного попутчика в поезде, который уверял, что всё это произошло с ним самим:
Владимир начал опускаться на пол, и все подумали, что ему плохо. Однако, когда он стал на колени и, что-то шепча, протянул руки к Татьяне, успокоились, решив, что это очередное его фиглярство. Татьяна, поспешила уйти. Владимир, поднявшись с колен, запалил свечу, а затем вдруг начал дико озираться и, не перекрестившись, бросился вон из церкви, позабыв даже, что к алтарю нельзя поворачиваться спиной.
Те, кто его знал, потом выпытывали Татьяну: что же такого она сказала ему, если всегда весёлый и разговорчивый мужик, метеором пронёсся по улице, ни с кем не здороваясь и не отвечая на приветствия, а когда продавщица из супермаркета, к которой он долго подбивал клинья, попыталась остановить его, грубо прикрикнул: «Да отстаньте вы все от меня! Что вам всем от меня надо?!» – и так толкнул, что она отлетела метра на два, только и успев произнести вслед: «Хамло!»
Дома, Владимир очень удивил жену, двинувшись от дверей не к столу, как обычно, а к образам. Он довольно долго простоял там, мысленно ругаясь со Святыми, шепча молитвы и крестясь. «Надо совсем бросать пить! – думал он. – Привидится же такое!». Мысли почти успокоились, и всё произошедшее предстало, как ещё одна юморная историйка, каких было немало в его жизни: «Жена конечно не оценит, у неё набожности на десятерых, а вот с ребятами можно будет посмеяться…»
Владимир оглянулся на супругу: «Стоит ли рассказывать ей о произошедшем?!» Жена, освободив одну грудь, кормила малыша. Солнечный лучик, пробиваясь сквозь ришелье задвинутых занавесок окна, слегка золотил её пышные волосы и обнажённое плечо.
Они были так прекрасны в этот момент – мать и сын. Владимир залюбовался, невольно заулыбавшись. Он уже давно перестал замечать супругу, принимая её, как нечто само-собой разумеющееся и теперь, наблюдая эту пасторальную сценку, не понимал, как он мог не видеть этой зрелой красоты. «Моя мама казалась мне такой взрослой, – думал он, – а ведь она, когда я родился, была такой же девчонкой. И наш сын будет воспринимать её так же. А меня? – больно кольнуло его в сердце. Он вспомнил, как яростно ненавидел отца, видя слёзы матери. – Ну, моя не плачет. – успокоил он себя, и тут же подумал: При мне не плачет. Мама тоже при отце не плакала».
Жена отвлеклась на минутку от ребёнка и улыбнулась ему. Владимир зажмурился от внезапной лучистости её взгляда. В нём было всё – и ласка его собственной матери, и страдания Святой Параскевы, и умиротворение Девы Марии, дарящей миру Младенца. Не помня себя, он бросился перед супругой на колени, уткнулся ей в подол и разрыдался, легко и свободно, как в далёком детстве, шепча сквозь рыдания: «Прости… прости меня…» …
