Юрий Трубецкой - «Под этим небо черной неизбежности…»

Кажется мне, что увижу,
Только бы поскорей,
Тех, кто когда-то был ближе
Всех дорогих людей.

Но они уже не такие…
— Помните зимний Киев?
— Помните улицу? Дом? —
Нет. Я совсем о ином.

А о том, что бессонницы хуже
И печальней чем дождь ночной,
Когда по осенним лужам
Возвращаюсь поздно домой.

Ты все позабудешь навеки…
Вдруг — еле заметная дрожь,
Сомкнутся усталые веки,
Но ты ничего не поймешь.

Вот разве сады в увяданье,
Холодные косы берез
И низкие серые зданья,
И ранний свинцовый мороз.

Ты все позабудешь. И только
Останется где-то тетрадь,
Где ярко-закатная фольга
Еще продолжает сиять.

Под этим небом черной неизбежности
Поговорим о счастье и нежности…

Как это было раньше благодатно
И как теперь мертво и невозвратно.

Под синим небом, там, за Феодосией,
Мы помнили о радости и осени.

Поговорим о милом Коктебеле!
Но разве это было в самом деле?

Шумело море, парус исчезал…
О чем, о чем тогда поэт писал?

Под этим небом новых черных бед
Уже тебя не радует поэт.

Я помню, как тогда Максимильян Волошин
Читал стихи. Была нестрашной ноша,

Которую нам присудил Господь:
За кровью — кровь, за смертной плотью — плоть.

Была надежда, было утешенье.
Теперь же страх, обман, уничтоженье.

Тогда мы встретились с тобой случайно,
На миг один.
Ты помнишь холод, переезд трамвайный
Через Берлин?

Как будто с древнего иконостаса
Архистратиг,
Ты помнишь, вдруг тогда, на Фридрихштрассе
Нас снег застиг?!

Хочешь вспомнить, а забываешь…
Каждый день ненужно-нелеп.
Шорох шин и звонки трамваев,
Дома — скука и пресный хлеб,
Дым табачный, остывший кофе,
Невеселый склоненный профиль
У окна. А за мутным стеклом —
Талый снег, две березы, дом…

Когда руладой соловьиной
Врывалось лето мне в окно,
Когда прохладные долины
Росы колючее вино

Глотали жадно, — почему-то
Я помнил мелочи: платок,
Стило с блокнотом. (В это утро
Особенно алел восток…)

«Дубровского» читал. Сквозь прозу
Угадывал ритмичный строй.
И этот чужеземный воздух
Был как лекарственный настой.

Ведь все равно все повторится:
Холодный вечер, край зари,
Мелькающие вереницей,
Вдруг вспыхнувшие фонари.

А новое? Оно не лучше…
Зачем же всматриваться так
В лилово-огненные тучи
И в надвигающийся мрак?!

Повторяется, все повторяется:
Дни и встречи, недели, года…
Та же самая загорается
Между веток плакучих звезда.

Да и пенье такое самое,
Что я слышал когда-то, давно,
Над Ладогой и над Камою,
Над Невою и над Двиной.

Потерял я тебя навеки…
Дождь в окно все стучит, стучит.
Отекли от дремоты веки,
Лоб и руки так горячи.

Даже имени не припомню,
Что-то кажется мне на «В».
Помню город пустой, огромный,
Месяц в утренней синеве.

Как снова небо холодеет
Над побледневшею зарей.
И снова мелкий дождик сеет
И прыгает по мостовой.

Под зонтика раскрытым шелком
Иду как всякий человек.
Сквозь дождь, переходящий в снег,
На мир поглядываю волком.

Да, безразличье, пожалуй, труднее…
Трудно молчать. И зачем? Почему?
Вечер дождливый тает в дыму,
Медленно каплет в серой аллее.

Если б узнать, что там есть, за чертой?
Может темнее, скучнее и диче?
В призраках, веющих бледной толпой,
Разве узнаешь тогда Беатриче?

От безразличья не спрячешься. Трудно.
Только идти под дождем в никуда.
Слушать — под ветром поют провода,
Улицей спящей, холодной, безлюдной.

В порыве, что ли, нежности,
Другого ли чего…
А может только вежливость
Соседа твоего…

Ты помнишь, поздно вечером,
Балкон, с вареньем чай?
Так ласково-застенчиво,
А может невзначай

Ты вспомнила Швейцарию
И встречу, с тем, другим.
Потом — стихи Цветаевой
И папиросный дым.

Дотащиться до цели. А может
Этой цели-то вовсе и нет?!
Кто-то руку на сердце положит
И погасит мигающий свет.

Осень, осень. Какая по счету?
Не сочтешь и собьешься. Потом
Будешь силиться вспомнить кого-то
И жалеть неизвестно о чем.

Книга детства давно потеряна
Или заброшена на чердак.
Листья роняет дерево,
Как жизнь роняет года.

И с непонятной усладою
Твержу невпопад:
— Падают листья, падают,
Вьются, летят… —

Воспоминанья, стихи и прочее —
Разве их разорву?
В доме, давно заколоченном,
Нетопыри и мыши живут.

Это было похоже на море, на синие звезды.
Это было похоже на то, чего нет…
Это — только осенний, расплеснутый воздух,
Это — только бессонный, горячечный бред.

Мы прощались сегодня. Ведь встречи не может быть завтра?!
На разлужье синело. Горел одинокий фонарь.
Мы сидели с тобою на мокрой приземистой лавке,
Время тихо журчало над нами, журчало как встарь.

Время… Времени нет. Наплывают шумящие кроны.
Наплывает пожар между сосен встающей луны.
Улетает разлука и молодость. И беззаконно
Надвигается ночь, надвигаются грозные сны.

Это было похоже на запах сиреневой ветки,
Что спадает росой ледяной на лицо и ладонь,
На луну, пробегавшую в облачной розовой сетке,
На далекий, в полянах пустынных, огонь.

Мир нелеп. Ещё, по Блоку,
Страшен он. Нелеп и глух.
От заката до востока
Музыка терзает слух.

Чем нелепей отвлечённость,
Тем ужаснее она.
Петербургские колонны,
Этот отзвук отдалённый,
Эта страшная страна.

Музыка из Петербурга.
Волчье солнце. Чёрный снег.
На равнине жёлто-бурой
Одинокий человек.

Медный всадник настигает
Белой ночью, чёрным днём.
Огонёк дрожит, мигает,
Блок в постели умирает,
Позабудут все о нём.

Кипарисы увядали
В окровавленном Крыму.
Гумилёва расстреляли,
Остальных свезли в тюрьму.
Не в тюрьму, так в Колыму.