Иннокентий Омулевский - Стихотворения

«Покорись! — родная говорила. —
Ведь врагов тебе не превозмочь;
Велика их сплоченная сила,
И темны их помыслы, как ночь.

Разве ты не знаешь, что на муки
Вел людей упорно-смелый путь?
Не такие опускались руки,
Не такая задыхалась грудь!

Был еще ты, сын мой, в колыбели,
Как борцов я знала: у иных —
В двадцать лет их кудри поседели
И улыбка с уст сбежала их,

У других — под гнетом покаянья
Светлый ум померкнул навсегда…
О, как много слышалось страданья
В их словах, безумных иногда!

Молод ты, а дума молодая
Любит часто собственный обман;
Путник верит в призраки, не зная,
Что пред ним лишь стелется туман.

Поздно, сын, приходит отрезвленье,
И когда в измученную грудь
Западет тяжелое сомненье,
Сил уж нет идти в обратный путь.

Помертвев от ужаса и боли,
Без надежды в сердце на исход,
Где найдешь ты столько силы воли,
Чтобы снова кинуться вперед?

Не в друзьях ли — думаешь ты — сила,
Закалить способная твой дух?
Много их я, друг, переменила, —
Непродажных не было и двух!

А на крик души твоей отважной,
На призыв к отчаянной борьбе —
Даже друг и лучший, не продажный,
Не ответит откликом тебе.

Если ж ты знавал между друзьями
Удальцов незыблемой души, —
Те друзья давно замолкли сами
Где-нибудь в неведомой глуши…

Знаю, друг, что в нравственной опоре
Много значит добрая жена;
Что с тобой и радости, и горе
Понесет безропотно она.

Но бывают высшие страданья:
Колыбель, как призрак роковой,
Восстает в минуту колебанья —
И подруга жертвует тобой…

Покорись же, тронься хоть слезами,
О мой милый, мой любимый сын!
Враг стоит несметными рядами…
Покорись! Ты видишь — ты один!..»

Уж давно молчит моя родная,
Уж навек замолк ее совет.
Но я всё борюсь, не уставая,
И во мне раскаяния нет.

А врагов несметнее всё сила,
Все друзья ушли куда-то прочь…
Может быть, сразит меня могила,
Но мой дух врагам не превозмочь!

Что пристально взглянул, ямщик, ты на меня?
Дивит тебя небось, с каким восторгом я
На жестком облучке присел с тобою рядом?
Ты думаешь: «Зачем он жадным ловит взглядом
По обе стороны дороги темный лес?

Ведь в Питере, поди, каких уж нет чудес!»
Пожалуй, ты и прав… Но знай, земляк любимый,
Мне всяческих чудес милее край родимый,
Мне любо оттого, что едем мы тайгой:
Не снится и во сне столице лес такой!
Как все сибиряки, люблю я бор дремучий,
Где бродит наш земляк косматый и могучий —
Медведь; его у нас «хозяином» зовут, —
И точно, он вполне хозяйничает тут.
Мне Мишка тоже люб: сибирские трущобы
Представить не могу я без его особы.
Давно, когда еще я отроком был сам
И шлялся, как иной зверенок, по лесам,
Запас поэзии беспечно накопляя, —
Уж знал я этого причудника-лентяя:
Встречался ли мне кедр, обросший снизу мхом,
Бруснику ли я брал горстями, как черпком,
Искал ли диких пчел в лесине лиственничной —
Мне так и думалось, что лакомка привычный
Таких лесных даров, таких отборных блюд —
Косматый мой земляк — уж где-нибудь да тут.
Случилось даже нам и лакомиться вместе,
Хотя и не вблизи, но так… шагов за двести.
Заметивши меня — гроза сибирских баб, —
Рябины спелой куст он выпустил из лап
И вежливо привстал, как будто приглашая,
Чтоб я ему прочел стихи, не унывая;
Но я скорей удрал: «Лукав, мол, ты, земляк,

Да только ведь и я… природный сибиряк».
Так вот как, мой ямщик! Сибирскою тайгою
Потешил ты меня; а там, за Бирюсою,
Пойдет уж лес другой, и я соснуть могу.
Но знаешь ли, за что люблю я так тайгу?
Она являет мне живое воплощенье
Страны моей родной: в ней то же запустенье,
Такой же в ней хаос, безлюдье, тишина,
И так же благом прав обижена она;
В ней столько же богатств, не тронутых от века,
На пользу общую, рукою человека,
И те же, наконец, медведи за людей
На полной волюшке хозяйничают в ней…

Еду я… Саянские хребты
Тешат глаз мой вечными снегами.
Я дремлю. О родине мечты
Золотыми кажутся мне снами.

Чу!.. монгол… Луна глядит с небес,
Как он пал пред чем-то на колени…
А к нему чудесный темный лес
Протянул причудливые тени.

Сон пропал. Но грезы всё растут,
Словно те седые великаны,
Что стоят на страже вечной тут,
В голубые кутаясь туманы.

Мне сдается: родина моя
Через них гигантскими шагами
Перешла и смотрит на меня
Ожиданья полными очами, —

И, качая грустно головой,
Будто шлет мне молча укоризну,
Что не раз я там, в стране чужой,
Забывал далекую отчизну…

Не забыть мне, как ранней весною,
Чуть растают снега на полях,
Я, бывало, родной Барабою
Проезжал по зарям на дружках. [1]

При волшебном румянце природы
Путь в степи чародейски хорош!
Как спросонок зардеются воды
Озерков. Точно бодрая дрожь

Пробежит по сухому бурьяну
От весеннего ветра, — а там
И уйму нет степному буяну, —
Он как вихорь несется к холмам,

Где задвигались странные тени:
Это ветряных мельниц ряды,
Пробудясь от его нападений,
Начинают дневные труды.

Так и ждешь, что сейчас Дон-Кихота
Привиденье мелькнет на холмах…
И дремать припадает охота,
Cозерцая лишь крыльев размах.

Но картины мгновенно не стало,
Унеслась и дремота за ней.
«Жги, малютки!» — кричит разудало
На проворных дружок лошадей.

Он к бичу не дает им повадки:
Не для красного молвить стишка,
Барабинские знают лошадки
Рукавицу да голос дружка.

Под дугой колокольчик обычный
Так и замер, не трогая слух, —
И во мне от езды непривычной
Замирает томительно дух.

Из-под ног лошадей, без оглядки,
В белых брючках мохнатых, гурьбой
Удирают в ковыль куропатки,
Точно школьницы резво домой.

И чем дальше, тем лучше картины…
Впереди — перелесок пошел.
На верхушке громадной лесины
Восседает, топорщась, орел.

А вдали, посредине дороги,
Как хозяева полные тут,
Косачи без малейшей тревоги
Совещанье о чем-то ведут.

«Глуповатая птица весною, —
Замечает дружок про себя. —
Уж была бы винтовка со мною,
Не видать бы тетерькам тебя!»

И, прикрикнув: «Держись, мол, левее!» —
Разгоняет он птиц. А заря
Так и пышет всё ярче, алее.
Вдруг — ее же лучами горя —

Развернулося озеро. Слышен
Где-то издали крик лебедей.
Вон плывут они парами! Пышен,
Розоватый теперь от лучей,

Их наряд белоснежный. И глухо,
Точно исповедь, слышится мне:
«Тоже бьют их немало… для пуху…
Вот уж это так птица вполне!»

И дружок, покраснев, как девица,
Продолжает, сдержавши коней:
«Королевна прямая — не птица!
Ишь, у нас полюбилося ей.

Здесь места — благодатное дело,
Не другим, не Рассей чета…
Аль тебе уж трястись надоело?
Погоди! — остается верста.

Не верста хоть — побольше немного,
Да ведь кто их здесь мерял? Допрежь
Тут была столбовая дорога,
А теперече — волк ее ешь! —

Попадаются, значит, гнилые
Верстовые столбы посейчас, —
Старики и толкуют седые:
Семисотные версты у нас!

Ну, малютки! вздохнули с натуги?» —
Речь заводит он с тройкой лихой,
И, прикрикнув: «Работайте, други!» —
Уж несется, как вихорь степной.

Вот и станция. Снова рядами
Возвышаются мельниц холмы.
Подъезжаем к пристанищу мы
В три окошка с резными ставнями.

Вся семья высыпает вперед
К растворившимся настежь воротам.
«Седока, мол, господь вам дает,
Так примайте-ка гостя с почетом», —

Говорит, поклонившись, дружок.
И пойдут по-сибирски приветы,
Да поклоны, да с солью ответы,
Точно здесь — твой родной уголок.

Но хоть он и чужой, а с охотой
За порог переступишь его:
Там всё дышит хозяйством, заботой,
Чистоплотностью прежде всего.

Входишь в горницу. Пахнет приятно
Лиственничного леса смолой;
Пол лоснящийся вымыт с дресвой,
И особенно как-то опрятно

Смотрят голые стены кругом.
А к стенам прислонились рядами,
Под накрышкой тюменским ковром,
Сундуки с дорогими вещами.

Тут же с грудой подушек кровать
Манит путника пышной периной
За цветистый свой полог старинный —
На лебяжьем пуху полежать.

И мигнуть не успеешь, раздевшись,
Как накроется в горнице стол;
А хозяйская дочка, зардевшись,
С устремленными взорами в пол,

Расстановит на скатерти чистой
Угощений обильный запас, —
И невольно разлакомят вас
Самый вид их и пар их душистый.

И чего-то, чего-то здесь нет!
За обилием яств и солений,
Как сибирского кушанья цвет,
Подаются ржаные пельмени.

Но когда из-под длинных ресниц
Любопытные выглянут очи
С глубиною и сумраком ночи,
Как у зорких встревоженных птиц,

И послышится звук мелодичный:
«На здоровье покушай-ка всласть», —
Так и дрогнет душа необычной
Симпатией, похожей на страсть.

О, степные красавицы наши!
На расцвете житейской весны
Навевали чудесные сны
Мне глаза темно-карие ваши…

Но довольно. Мечты о былом
Заковали в незримые цепи
Расходившийся стих мой — ив нем
Не осталось простора для степи.

Не порвать мне волшебную цепь,
Я не в силах разрушить былого…
Ты простишь мне бессилие слова,
Барабинская чудная степь!