ИЗ ФРАНЦИИ
Призрачный дух пил золотистый свет кафе,
Пил горячую жизнь, что там мерцала,
И слышал, как мужчины шептали кокеткам:
«Именно такова Жизнь во Франции».
С той поры дух грезит о золотистом свете кафе,
О прекрасных лицах и нежных оттенках,
И слышит, как мужчины жалуются калекам:
«Это — не Жизнь во Франции».
Разметанные камни, обуглившаяся вывеска,
А между и под ними — трава и мертвый народ.
Небесные птицы поют, и дух встает на крыло.
И это — Жизнь во Франции.
Бледные болезненные лики,
Опечаленные рты немы.
Но нам снятся светлые улыбки:
Мы идем, ожившие, из тьмы.
И к тебе я простираю руки,
Сжатые в безжалостном бреду,
На земле несчастья и разрухи,
Во французском выжженном аду.
Милые, встревоженные лица…
Но напрасно ты ко мне летишь,
Непреодолимостью границы
Мое сердце надрывая лишь.
Через эти пасмурные дни
Лики потемневшие горят
Из тысячелетней глубины,
Огненный отбрасывая взгляд.
А вдали, карабкаясь на склон,
Души их бездомные бредут,
Чтобы отыскать святой Хеврон,
Где они спасенье обретут.
Оставляя пасмурные дни,
Они видят в бликах синевы,
Как же долго все-таки они
Были беспробудны и мертвы.
Я — еврей — возник из чресел Моисея,
Что зажег светильником в своей крови
Десять твердых правил — лунное сиянье
Для людей, лишенных праведного света.
И все люди, хоть и с кожей разноцветной,
Но с одним вздымающимся кровотоком,
Держатся прилива — правил Моисея.
Почему ж они глумятся надо мной?
РАЗРУШЕНИЕ ИЕРУСАЛИМА ВАВИЛОНСКИМИ ОРДАМИ
Опустел великий Вавилон:
По указу полководца ныне
Воины отправились в поход
К левантийской сказочной пустыне.
Призрачные сеятели шли
Перед копьями, усердно сея
Пеплом напоенные плоды,
Чтобы осознала Иудея,
Что они, поклонники Быка,
Крылья распростершего повсюду,
Омрачат войною небеса,
Воссиявшие подобно чуду.
И походную смывали грязь
Воины у чистого затона,
Где купались девушки, смеясь,
И царя ласкали Соломона.
Все сжигали языки огня,
В облака взметаясь и в ущелья,
Пока башни рушились царя
Ради вавилонского веселья.
Пламенная ярость Соломона,
Задержалась ты в какой дали?
Посмотри, как падают колонны,
Как пылает храм Святой земли —
Черный дым все небо заволок!
Солнце опустилось среди моря?
Золото расплавилось в огне?
Или искры гнева, искры горя
Ветер развевает по стране?
Снова умер царь, мудрец, пророк.
Сгинуло во тьму его мечтанье,
Время, что от Господа дано,
Рухнуло великое созданье,
Как трава, обуглилось оно
И исчезло, как последний вздох.
Тревожь беспечный полдень
Своей тоскою или
Веселою улыбкой,
Зане твой дух мятежный
Всегда меж ними был.
Тот день покойным будет,
Глухим к твоей печали,
К улыбке молчаливой,
А воздух будет пить
Дневную тишину —
Тогда твой голос дивный,
Легко отображавший
Глубины бытия,
Среди людского хора
Умолкнет навсегда.
Пусть темного пространства
Не омрачает призрак,
Но видят мои очи,
И сердце тоже чует,
Как было тяжело.
Давным-давно когда-то
Шагала смерть по миру,
Искала цвет людей,
И увядала роза
От смертной темноты.
Раз мы могилы рыли,
В трудах изнемогая
От солнечной жары.
В мешках лежали трупы,
И рассуждали мы,
Что смерть их полюбила
Три дня тому назад,
Что мудрое искусство
Дает душе сверкнуть,
Пока она жива.
Судьба: нам, полудохлым,
Кто уцелел в той битве,
Сказали рыть могилы
Для тех, кто уж не страждал
На свете ничего.
Глухое отпеванье
Мы слушали вполуха,
А больше размышляли
О неуместных штуках:
Жаре, воде и сне.
Читал священник: «Отче…»
Слова роились смутно.
Но вдруг очнулся я,
И кровь похолодела:
Не может быть, Господь!
Он молвил имя брата…
Я пошатнулся, сел —
Схватил его за ризу…
Никто мне не сказал,
Что брат в бою погиб.
Скажи, какую участь
Судьба судила людям,
Захлестнутым волной?
Мы о шальные годы
Себя ломаем, брат.
Какой суровый хмурый маскарад
Сквозь плотный воздух движется едва
И омрачает все вокруг себя!
Кто подбирал ей выходной наряд,
Отравленные яства подавал,
Как смертную красавицу губя?
Играл я с нею года два назад.
Она давно взошла б на пьедестал,
Но изменился облик — Божий страх!
А ведь блистал на шее диамант,
Когда я эту шею целовал.
О королева, падшая во прах!
Кто надругался над красой твоей,
В бесчувственную глыбу превратил,
Что страшно мне среди твоих ростков,
Каких ты наплодила для людей?
Где те, кто их, несчастных, породил?
Весна! Храни Господь твою любовь.
ВОЗВРАЩАЯСЬ, МЫ СЛЫШИМ ЖАВОРОНКОВ
Ночь темна.
И поскольку мы живы, то знаем,
Как бывает страшна непроглядная тьма.
Мы устало бредем по военной тропе
В наш постылый палаточный лагерь —
К долгожданному сну.
Но послушай! Вот радость, вот странная радость —
Зазвенела небесная высь от невидимых птиц,
Заструилась музыка на нас, обратившихся к небу.
Так могла только смерть вдруг нахлынуть из тьмы,
Навалиться легко и внезапно,
Но струилась лишь звонкая песнь,
Будто грезы слепца на прибрежный песок
У бурливого грозного моря,
Будто девичьи косы, где вилась мечта,
Будто девичьи губы, где скрылась змея.
Снег — белое таинственное слово.
Не просит лед, не требует мороз
Живой бутон или птенца живого
По стоимости зимних бурь и гроз.
Но все же лед, мороз и снег весенний
Устроили такую кутерьму,
Что все перевернули во вселенной.
Никто не понимает — почему.
В людских сердцах свершается такое.
Их древний дух какой-то посетил
И поцелуем с ядовитым гноем
Он в плесень бытие преобразил.
Клыками порван лик живого Бога,
Пролита кровь, которой нет святей.
Оплакивает Бог среди чертога
Своих убитых дьяволом детей.
О, древнее слепое наважденье —
Все сокрушить, развеять, расточить!
Пора первоначальное цветенье
Разгромленной вселенной возвратить.
Перевел с английского
* * *
Конец октября / начало ноября 1915
12 Саффолкский полк
Батальон Бантам
Рекрутское депо
Бери-Сент-Эдмундс
Дорогой Марш!
Я только что поступил на службу в батальон Бантам, и я здесь среди ужасного, отвратительного сброда: фальстафские пугала ничто по сравнению с этими. Каждые трое из четверых были мусорщиками, четвертый — досрочно освобожденный. Но это ничего, хотя пока я жду своего комплекта снаряжения, я обхожусь даже без полотенца. Я вытираюсь своим карманным носовым платком. Я не знаю, буду ли переведен, как только получу свое «платье» — я подумал, что тебе, возможно, интересно услышать это. Я собирался послать тебе несколько стихотворений, что написал, которые лучше, чем мои обычные вещи, но я забыл их дома, где боюсь появляться, — я ушел, не сказав ни слова. Аберкромби не написал мне, я надеюсь — это не потому, что ему не понравились мои вещицы. Если не в этом причина, то я бы хотел послать ему свои новые произведения. Можешь рассказать мне что-нибудь о Гертлере?
