Рассказ про то, как кума о Врангеле толковала без всякого ума
Старая, но полезная история
Врангель прет.
Отходим мы.
Врангелю удача.
На базаре
две кумы,
вставши в хвост, судачат:
– Кум сказал, –
а в ём ума –
я-то куму верю, –
[10]
что барон-то,
слышь, кума,
меж Москвой и Тверью.
Чуть не даром
все
в Твери
стало продаваться.
Пуд крупчатки…
– Ну,
не ври! –
[20]
пуд за рупь за двадцать.
– А вина, скажу я вам!
Дух над Тверью водочный.
Пьяных
лично
по домам
водит околоточный.
Влюблены в барона власть
левые и правые.
Ну, не власть, а прямо сласть,
[30]
просто – равноправие.
Встали, ртом ловя ворон.
Скоро ли примчится?
Скоро ль будет царь-барон
и белая мучица?
Шел волшебник мимо их.
– Н_а_, – сказал он бабе, –
скороходы-сапоги,
к Врангелю зашла бы! –
В миг обувшись,
[40]
шага в три
в Тверь кума на это.
Кум сбрехнул ей:
во Твери
власть стоит советов.
Мчала баба суток пять,
рвала юбки в ветре,
чтоб баронский
увидать
флаг
[50]
на Ай-Петри.
Разогнавшись с дальних стран,
удержаться силясь,
баба
прямо
в ресторан
в Ялте опустилась.
В "Грандотеле"
семгу жрет
Врангель толсторожий.
[60]
Разевает баба рот
на рыбешку тоже.
Метрдотель
желанья те
зрит –
и на подносе
ей
саженный метрдотель
карточку подносит.
Всё в копеечной цене.
[70]
Съехал сдуру разум.
Молвит баба:
– Дайте мне
всю программу разом! –
От лакеев мчится пыль.
Прошибает пот их.
Мчат котлеты и супы,
вина и компоты.
Уж из глаз еда течет
у разбухшей бабы!
[80]
Наконец-то
просит счет
бабин голос слабый.
Вся собралась публика.
Стали щелкать счеты.
Сто четыре рублика
выведено в счете.
Что такая сумма ей?!
Даром!
С неба манна.
[90]
Двести вынула рублей
баба из кармана.
Отскочил хозяин.
– Нет! –
(Бледность мелом в роже.)
Наш-то рупь не в той цене,
наш в миллион дороже. –
Завопил хозяин лют:
– Знаешь разницу валют?!
Беспортошных нету тут,
[100]
генералы тута пьют! –
Возопил хозяин в яри:
– Это, тетка, что же!
Этак
каждый пролетарий
жрать захочет тоже. –
– Будешь знать, как есть и пить! –
все завыли в злости.
Стал хозяин тетку бить,
метрдотель
[110]
и гости.
Околоточный
на шум
прибежал из части.
Взвыла баба:
– Ой,
прошу,
защитите, власти! –
Как подняла власть сия
с шпорой сапожища…
[120]
Как полезла
мигом
вся
вспять
из бабы пища.
– Много, – молвит, – благ в Крыму
только для буржуя,
а тебя,
мою куму,
в часть препровожу я. –
[130]
Влезла
тетка
в скороход
пред тюремной дверью,
как задала тетка ход –
в Эрэсэфэсэрью.
Бабу видели мою,
наши обыватели?
Не хотите
в том раю
[140]
сами побывать ли?!
[1920]
Сказка для шахтера-друга
Про шахтерки, чуни и каменный уголь
Раз шахтеры
шахты близ
распустили нюни:
мол, шахтерки продрались,
обносились чуни.
Мимо шахты шел шептун.
Втерся тихим вором.
Нищету увидев ту,
речь повел к шахтерам:
[10]
"Большевистский этот рай
хуже, дескать, ада.
Нет сапог, а уголь дай.
Бастовать бы надо!
Что за жизнь, – не жизнь, а гроб…"
Вдруг
забойщик ловкий
шептуна
с помоста сгреб,
вниз спустил головкой.
[20]
"Слово мне позвольте взять!
Брось, шахтер, надежды!
Если будем так стоять, –
будем без одежды.
Не сошьет сапожки бог,
не обует ноженьки.
Настоишься без сапог,
помощь ждя от боженьки.
Чтоб одели голяков,
фабрик нужен ряд нам.
[30]
Дашь для фабрик угольков, –
будешь жить нарядным.
Эй, шахтер,
куда ни глянь,
от тепла
до света,
даже пища от угля –
от угля все это.
Даже с хлебом будет туго,
если нету угля.
[40]
Нету угля –
нету плуга.
Пальцем вспашешь луг ли?
Что без угля будешь есть?
Чем еду посолишь?
Чем хлеба и соль привезть
без угля изволишь?
Вся страна разорена.
Где ж работать было,
если силой всей она
[50]
вражьи силы била?
Биты белые в боях.
Все за труд!
За пользу!
Эй, рабочий,
Русь твоя!
Возроди и пользуй!
Все добудь своей рукой –
сапоги,
рубаху!
[60]
Так махни ж, шахтер, киркой –
бей по углю смаху!.."
И призыв горячий мой
не дослушав даже,
забивать пошли забой,
что ни день – то сажень.
Сгреб отгребщик уголь вон,
вбил крепильщик клетки,
а по штрекам
коногон
[70]
гонит вагонетки.
В труд ушедши с головой,
вагонетки эти
принимает стволовой,
нагружает клети.
Вырвав тыщей дружных сил
из подземных сводов,
мчали уголь по Руси,
черный хлеб заводов.
Встал от сна России труп –
[80]
ожила громада,
дым дымит с фабричных труб,
все творим, что надо.
Сапоги для всех, кто бос,
куртки всем, кто голы,
развозил э_л_е_к_т_р_о_в_о_з
чрез леса и долы.
И шахтер одет,
обут,
носом в табачишке.
[90]
А еды! –
Бери хоть пуд –
всякой снеди лишки.
Жизнь привольна и легка.
Светит уголь,
греется.
Всё у нас –
до молока
птичьего
имеется.
[100]
Я, конечно, сказку сплел,
но скажу для друга:
будет вправду это все,
если будет уголь!
[1921]
Последняя страничка гражданской войны
Слава тебе, краснозвездный герой!
Землю кровью вымыв,
во славу коммуны,
к горе за горой
шедший твердынями Крыма.
Они проползали танками рвы,
выпятив пушек шеи, –
телами рвы заполняли вы,
по трупам перейдя перешеек,
[10]
Они
за окопами взрыли окоп,
хлестали свинцовой рекою, –
а вы
отобрали у них Перекоп
чуть не голой рукою.
Не только тобой завоеван Крым
и белых разбита орава, –
удар твой двойной:
завоевано им
[20]
трудиться великое право.
И если
в солнце жизнь суждена
за этими днями хмурыми,
мы знаем –
вашей отвагой она
взята в перекопском штурме.
В одну благодарность сливаем слова
тебе,
краснозвездная лава,
[30]
Во веки веков, товарищи,
вам –
слава, слава, слава!
[1920-1921]
Слава, Слава, Слава героям!!!
Впрочем,
им
довольно воздали дани.
Теперь
поговорим
о дряни.
Утихомирились бури революционных лон.
Подернулась тиной советская мешанина.
[10]
И вылезло
из-за спины РСФСР
мурло
мещанина.
(Меня не поймаете на слове,
я вовсе не против мещанского сословия.
Мещанам
без различия классов и сословий
мое славословие.)
Со всех необъятных российских нив,
[20]
с первого дня советского рождения
стеклись они,
наскоро оперенья переменив,
и засели во все учреждения.
Намозолив от пятилетнего сидения зады,
крепкие, как умывальники,
живут и поныне –
тише воды.
Свили уютные кабинеты и спаленки.
И вечером
[30]
та или иная мразь,
на жену,
за пианином обучающуюся, глядя,
говорит,
от самовара разморясь:
"Товарищ Надя!
К празднику прибавка –
24 тыщи.
Тариф.
Эх,
[40]
и заведу я себе
тихоокеанские галифища,
чтоб из штанов
выглядывать
как коралловый риф!"
А Надя:
"И мне с эмблемами платья.
Без серпа и молота не покажешься в свете!
В чем
сегодня
[50]
буду фигурять я
на балу в Реввоенсовете?!"
На стенке Маркс.
Рамочка _а_ла.
На "Известиях" лежа, котенок греется.
А из-под потолочка
верещала
оголтелая канареица.
Маркс со стенки смотрел, смотрел…
И вдруг
во разинул рот,
да как заорет:
"Опутали революцию обывательщины нити.
Страшнее Врангеля обывательский быт.
Скорее
головы канарейкам сверните –
чтоб коммунизм
канарейками не был побит!"
[1920-1921]
Лубянская площадь.
На площади той,
как грешные верблюды в конце мира,
орут папиросники:
"Давай, налетай!
"Мурсал" рассыпной!
Пачками "Ира"!
Никольские ворота.
Часовня у ворот.
[10]
Пропахла ладаном и елеем она.
Тиха,
что воды набрала в рот,
часовня святого Пантел_е_ймона.
Против Никольских – Наркомвнудел.
Дела и люди со дна до крыши.
Гремели двери,
авто дудел.
На площадь
чекист из подъезда вышел,
[20]
"Комиссар!!" – шепнул, увидев наган,
мальчишка один,
юркий и скользкий,
а у самого
на Лубянской одна нога,
а другая –
на Никольской.
Чекист по делам на Ильинку шел,
совсем не в тот
и не из того отдела, –
[30]
весь день гонял,
устал как вол.
И вообще –
какое ему до этого дело?!
Мальчишка
с перепугу
в часовню шасть.
Конспиративно закрестились папиросники.
Набились,
аж яблоку негде упасть!
[40]
Возрадовались святители,
апостолы
и постники.
Дивится Пантел_е_ймон:
– Уверовали в бога! –
Дивится чекист:
– Что они,
очумели?! –
Дивятся мальчишки:
– Унесли, мол, ноги! –
[50]
Наудивлялись все,
аж успокоились еле.
И вновь по-старому.
В часовне тихо.
Чекист по улицам гоняет лих.
Черт его знает какая неразбериха!
А сколько их,
таких неразберих?!
[1921]
Два не совсем обычных случая
