Не припомню эпохи, когда столько времени и сил тратилось на науку, от которой ещё не требовали прямой и немедленной отдачи. Именно тогда академик Арцимович вывел свою знаменитую формулу: «Наука есть удовлетворение личного любопытства за государственный счёт». Тогда он ещё был государственным, а мечтатели-идеалисты имели все возможности выяснять тайны мироздания ради престижа родного государства, а не только ради водородной бомбы. Оборонное значение — причём в отдалённом будущем — имела дай Бог четверть тогдашних физических исследований; ещё четверть могла пригодиться промышленности. Половина осуществлялась ради познания как такового.
Не следует думать, что Штаты так уж далеко от нас ушли по части бескорыстия: Гарри Каспаров справедливо полагает, что начало американского кризиса обозначилось в 1989 году, когда Конгресс срезал ассигнования на исследования космоса. Россия, как сиамский близнец, в девяностые утянула за собой Америку: возобладал прагматизм самого примитивного толка. Кризисы были внешне несходны, но типологически неотличимы: умозрительное и абстрактное проиграло соблазнительной пользе. Космос перестал восприниматься как голубая мечта человечества: мечта переместилась в область всеобщего накормления, вечного худого мира и тотального превращения в средний класс. А среднему классу в космос не надо. Его и здесь неплохо кормят: работа, семья, по выходным барбекю с начальством — поди плохо!
Особенно любопытно, что именно Россия была родоначальницей так называемого космизма — то есть, в самой грубой формулировке, учения о том, что наука рано или поздно переформатирует, пересоздаст человека, приведёт его к новому состоянию и снимет традиционные ограничения. Можно будет путешествовать по воздуху — возможно, что и без летательного аппарата; Горький, прилежный ученик русских космистов, о чём, впрочем, почти не проговаривался, мечтал об освобождении духа от тела, о таком торжестве мысли, когда человек полностью перейдёт в «лучистую энергию» и сможет усилием воли перемещаться по всему земному шару. Тела не будет, смерти не будет, заботы о пище — тем более.
Каждый из русских космистов рисовал себе эту утопию по-своему: Николай Фёдоров мечтал о воскресении всех мёртвых и выводил его не только из христианства, но и напрямую из физиологических открытий Мечникова, с которым дружил; наивно это было? Может статься, однако, утопия, в отличие от антиутопии, даёт человечеству серьёзный толчок, и появляются сначала одинокие мечтатели, которых все вокруг числят полоумными, а потом космические ракеты. Великое искусство шестидесятых вдохновлялось именно утопией космистов: научная фантастика пережила взлёт, какого не знала доселе, и сравним он, пожалуй, только с цунами утопий (и антиутопий), которые подняла русская революция. Русские как самый мечтательный, наименее прагматичный народ оказались пионерами и в космосе: многие потом трунили над тем, что для советского человека естественно было сидеть в навозе и смотреть на звёзды. Проблема лишь в том, что альтернатива проста: она заключается в том, чтобы сидеть в навозе и смотреть в навоз. Третьего не дано.
Почему я уверен, что космическая утопия вернётся? Потому что Россия уже убедилась в бесперспективности жизни ради корыта — и поняла это раньше Запада, ибо жизнь эта была в ней обставлена куда бедней и откровенней, со всей наготой хищничества и всей скукой эгоизма. А главное — вектор человечества направлен к экспансии, как называл это Сахаров, или к максимальному действию, как называет это Веллер; к тому, чтобы вся тварь услышала откровение сынов Божиих, как называл это в Послании к римлянам апостол Павел; к тому, чтобы человек принёс во Вселенную свой ненасытимый разум, как призывал к этому сначала Фёдоров, а затем его легальный советский последователь Эвальд Ильенков, сформированный всё теми же шестидесятыми и покончивший с собой в семидесятые. Человек обязан распространиться во Вселенной, потому что больше деваться ему некуда; потому что единственное достойное Разума дело — преобразовывать мир, делая его теплее и человечней, а что так нуждается в очеловечивании, как ледяная космическая глубина?
Когда-нибудь мы поймём — да, собственно, уже и понимаем, что один полёт на Марс прибавляет ощущения смысла всей планете и справляется с этим гораздо лучше, чем любая синтетическая пища либо тотальная развлекуха. Космос, кажется, единственное, что способно сейчас объединить расколотое человечество, напомнить людям о том, что они люди (ибо перед звёздами все мы равны независимо от дохода, возраста и вероисповедания); космос — главное, на что мы сможем опереться, выходя из глобального кризиса мотиваций и смыслов. В космосе нас ждут не чёрные дыры и не пустые планеты, готовые к заселению. Там нас ждём мы сами, прекрасные и совершенные, победившие тяготение. Там нас ждёт Бог. А другого пути, кроме как к нему, у человечества нет.
№ 46, 11‒17 декабря 2009 года
Перебирая причины величайшей американской трагедии — 11 сентября 2001 года, историки, политологи и обыватели обнаружили, кажется, все возможные. Особенно запомнилась мне статья одного российского самодеятельного культуролога о том, что к теракту причастны японские самураи, поскольку на это указывает семантика пластмассовых ножей для бумаги, которыми захватчики угрожали пилотам и пассажирам. Несколько десятков книг и фильмов посвящены безнравственному по цели и бездоказательному по сути обвинению: якобы сверхсекретные и особо доверенные американские финансисты в заговоре с военными — некоторые прямо обвиняют ФРС, другие грешат на спецслужбы — инспирировали воздушную атаку на «близнецов», дабы развязать войну против Ирака и завладеть тамошней нефтью, а заодно оправдать свою безудержную экспансию. Никакой критики эта версия не выдерживает, хотя хороша уже тем, что заставила американские спецслужбы признаться в нескольких серьёзных ошибках и локальном враньё.
Между тем обывателя вся эта конспирология тешит, ибо бьёт по двум мишеням сразу: во-первых, во всём опять виноваты таинственные заговорщики, ибо финансисты — те же масоны, по причине крайней непонятности того, чем они занимаются в действительности. Вовторых, удаётся перевести стрелки с таинственного и действительно страшного врага — радикального ислама, его идеологов, спонсоров и рядовых рыцарей, — на уютного, почти домашнего противника: лучше как-никак ненавидеть собственное правительство, оно предсказуемее. Эти прятки от реальности — вещь естественная, в России тоже многие не верят, что дома в 1999 году взрывали чеченцы или их наймиты. Для кого-то версия о чекистах страшнее, а для кого-то — утешительнее.
Не станем детально опровергать теорию Джульетто Кьезы и его немногочисленных, но крикливых сторонников. Даже Майкл Мур — известный антибушевец — не договаривался до того, что американцы сами взорвали небоскрёбы Торгового центра, а в самолётах вообще никого не было. Заметим лишь, что даже если отбросить идею о сверхценности человеческой — прежде всего американской — жизни, которая в крови у каждого гражданина США, включая их проклятые спецслужбы, репутации Америки как сверхдержавы 11 сентября был нанесён такой урон, какого не компенсирует никакая нефть.
Многие утверждают — и, пожалуй, небезосновательно, — что это было началом конца американской империи: страна, спецслужбы которой проглядели агентурную сеть такого масштаба и допустили столь масштабное поражение, никак не соответствует репутации всемирного жандарма. Думаю, наркоз начал отходить лишь два года спустя. Только тогда Америка и мир осознали истинный масштаб катастрофы, которую назвали впоследствии «настоящим, некалендарным» — как у Ахматовой — началом XXI века.
Сравнительно немного написано лишь об одном аспекте происшедшего. Хоть я и не верю в магию цифр и прочую кабалистику, есть роковая связь между 911 и 1991 — нью-йоркскими терактами и распадом СССР. В самой грубой форме связь эта выражается нехитро: опрокинув цивилизованного, сравнительно воспитанного противника, ты обречён иметь дело с дикарём.
Не станем преувеличивать роль США в разрушении советской империи, но не станем, однако, и преуменьшать их усилия по обваливанию нефтяных цен в конце 80-х — начале 90-х. СССР погиб, конечно, не по вине США, но не без их точечного прицельного вмешательства, не без мягкого попустительства, не без ускоряющих напутствий.
Борьба за права и свободы местного населения, которой Америка уделяла так много внимания во времена так называемого застоя, была вполне бескорыстна. Но всё-таки крестовый поход против Империи зла, провозглашённый Рейганом, имел и сугубо прагматическую подоплёку. Не думаю, что американцы — говорю о тех, кто принимал решения, а не о тех, кто трясся у телевизоров, всерьёз опасались ядерной войны. Гораздо больше они боялись конвергенции, предсказанной Сахаровым: СССР явственно эволюционировал, мягко перетекал в новую форму, и если б молодые прагматики оказались у власти пораньше, переход мог осуществиться куда менее травматично.
