Сизые рассветы по утрам.
Сизые над нами проплывают острова
В небесах, где солнечный и лунный храм.
Сизые бессмертники звенят на лугу.
Сизые голуби на башне скулят.
Через две недели мы будем в снегу.
Облаков шелковицы. Белый снегопряд.
Если я выпрягусь из дуги забот,
Брошу свою таратайку,
Я тогда выберусь в одну из суббот
По сугробам в лес на Можайку.
Снежные звездочки обожают соль,
Они добывают ее из наших слез, -
Поэтому какая-то игольчатая боль
Наплывает на глаза в мороз.
Это, с точки зренья медицинских идей, -
Функция желез в глазах…
Но ты когда-нибудь заглядывал в души людей,
Идущих по морозу в слезах?
1983
Корова отдала нам всё, то есть молоко, сына, мясо, кожу, внутренности и кости, она была доброй. Я помню нашу корову и не забуду.
А. Платонов, рассказ «Корова»
Как дожди потекут, в землю сложатся,
К жизни выведут всё, что есть.
А на русской земле люди множатся -
Скопом легче свое перенесть.
Как снега полетят, лягут гладко,
Станет рожь понежней в глубине.
А на русской земле выжить сладко,
Каждой, каждому — по войне.
Как полягут снега лаской-пухом,
Обогреют деревья в садах.
А на русской земле, ясной духом,
Век с минутою не в ладах.
А как солнце воскреснет весеннее -
Станет сеяться свет меж людьми.
А на русской земле нет спасения,
Если гордость сильнее любви!
1967
Как растаял иней, тотчас возникла из него корова… и текли из ее вымени четыре молочные реки.
«Младшая Эдда»
Когда из соляной скалы
Корова вылизала Бога, -
Никто ей не воздал хвалы,
Никто из хладнокровной мглы
Не бросил клевера немного.
Корову мучила изжога.
Дремучий иней, соль и лед
Она лизала смачно, громко.
Мычал от голода живот.
Ее молочная котомка
Моталась в поисках потомка,
Чтоб реки млека — миру в рот!
Корова! Вот — кто видел всё,
Оттаяв в инистом кошмаре,
Как синева, у Пикассо
Качающаяся на шаре!
Изделье бездны, синий шар, -
Он каждой свежей альвеолой
Корову пил! Под ней — лежал,
Летал, дышал, но жуть внушал
И тряс поджилки жизни голой!
Корова, плавною гондолой,
Подхваченная молоком,
Наполнившим четыре речки,
Прошла свой путь над ледником.
Бог, вылизанный языком,
Ее встречал при свете свечки.
Сверкала соль в его сердечке.
Созвездье кашки отломив,
Корова углубилась в жвачку
И сытно вскармливает миф,
Чей первородный примитив
Нам дразнит гордость, как болячку,
И не дает решить задачку,
Защелкнув детство на собачку!
Июнь. Мычанье молока.
В молочном плавают кувшине
Века, туманы, облака
И жвачный взор изглубока -
Из много глубже, чем в брюшине.
1975
Дочь отпетых бродяг,
Голым задом свистевших вдогонку жандарму!
Твой гранатовый мрак
Лихорадит галерку, барак и казарму!
Бред голодных детей,
Двух подростков, ночующих в роще лимонной!
Кастаньеты костей
Наплясали твой ритм под луною зеленой!
Лишних, проклятых ртов
Дармовой поцелуй на бесплатном ночлеге!
Смак отборных сортов -
Тех, кто выжил, не выклянчив место в ковчеге.
Твой наряд был готов,
Когда голое слово отжало из губки
Голый пламень цветов, голый камень веков,
Твои голые юбки!
Вот как, вот как стучат
Зубы голого смысла в твоих кастаньетах, -
Дочь голодных волчат,
Догола нищетой и любовью раздетых!
Вот как воет и ржет
Голый бубен в ладони чернильной!
Вот как голый сюжет
Затрещал на груди твоей, голой и сильной!
Так расслабим шнурок
На корсете классической схемы,
Чтоб гулял ветерок
Вариаций на вечные темы!
1975
Сам по себе этот вечер нестоющ,
Осень захламлена, словно чердак.
Если нечаянно окна откроешь,
Прямо за ними чернеет овраг.
Три фонаря сатанеют в овраге,
Клоун за хлебом идет в гастроном,
Ноги — в калошах, гвоздики — в бумаге,
Шел за батоном, выходит с вином.
Плащ нараспашку, черно под глазами,
Смотрит на окна в шестом этаже -
Это любимый, он пахнет слезами,
Словно бензином шофер в гараже.
Запахом этим давно пропитались
Голые стены жилья моего,
Он не выводится — люди пытались!
Я-то привыкла. Гостям каково?
Грянули двери во мгле коридорной,
Плащ опустелый закинут на гвоздь.
Крылья наружу — вбегает коверный,
Держит за горло алмазную гроздь —
Мы все рассекречены грустью осенней,
Общим устройством души и дождя,
Так справим поминки по душам растений
И рог изобилия снимем с гвоздя!
Красный ковер распластаем у входа,
Красное, красное — вечно живи!
Мы из того же великого рода,
Что ландыш и яблоня, — грусть до крови!
1966
Русалки вышли петь на берега
О том, как жутко с ними жизнь шутила.
А в лунном свете — на ногу нога! -
Кутил Сатир, проказник и задира,
И гладиолусов трубящие рога
Цвели всю ночь на голове Сатира!
Пил натощак рогатый весельчак
Свое вино, силен был в чертовщинах!
Кривой и острый разумом тесак
Ему рассек две косины в морщинах -
Чтоб он косил на свет сквозь полный мрак,
Который позже наступил в Афинах.
Русалка с лилией, проросшей в волоса,
К зеленой заводи спускается с откоса.
Уж так косят ее русалочьи глаза,
Уж так на пьяного Сатира смотрят косо -
Как будто некая незримая лоза
Сплела их с детства интонацией вопроса.
Сатир теряется и думает: — Нельзя
Так много пить… Я тварью стал лесною,
Сестра-русалка недовольна мною, -
Уж так косят ее глаза, мои глаза…
Я зарасту травой, она — волною,
Но это — воля случая, буза!
Мы с ней за ручку с матерью родною
В одном и том же детстве шли по зною
Искать прохладу. Зрела бирюза,
И рдело золото, и пахло душной хною…
И нить прохлады стала основною,
Ведущей темой! И одна гроза
Прохладой окатила проливною,
Меня — лесною, а ее — речною,
Так просто, за красивые глаза!..
Сатир с Русалкой. Брат с сестрой. Черту к черте
Сложив, получишь выкройку погони
За тенью, за прохладой в духоте!
И в эту ночь, на золотом холсте,
Они — как линии одной родной ладони.
Как фосфор, льющий только в темноте
Свой дикий свет. Как зернышки в лимоне.
Как двойня, тайно вздрогнувшая в лоне.
И узкие глаза сестер-русалок
Уж так косят, что будет просто жалок
Любой, кто усомнится в полноте,
В семейном духе мировых гармоний!
1976
Пылает роза над кустом
И пахнет веселящим газом.
Теряя под наркозом разум,
На ней пчела лежит пластом.
В пчелином брюхе золотом
Жужжит струна о жизни сладкой,
Где водонос грохочет кадкой
И Дафнис нежен со скотом, -
Там голубь свеж, как вербный прут,
Там правда прет из каждой почки,
С кинжалом бродит мальчик Брут
И на богине нет сорочки.
Пчела в беспамятстве своем
Стремится в жуткое изгнанье -
С невинной вечностью вдвоем
Она сосет из розы знанье.
Вздыхает сытая душа,
И, хоботок из бездны вынув,
Она, по воздуху шурша,
Идет, как сфинкс, на лапах львиных.
Потом, выплевывая мед,
Во мраке сладком, в круговерти,
Она, как сфинкс, подруге врет:
— Как мало знаем мы о смерти!
1974
Орел на крыше мира, словно кошка,
Взъерошен ветром, дующим с Кавказа.
Титан казнимый смотрит в оба глаза
на Зевса зверского. Так выглядит обложка
бессонницы. И соки пересказа
клубит луны серебряная ложка.
У Зевса от страстей отвисли груди,
напряжена свирепая брюшина, -
туда, где любят скапливаться люди,
он извергает громы, как машина.
Титан за печень держится. Вершина
Кавказа ходит с ним по амплитуде.
Орел, приплод Ехидны и Тифона
и брат Химеры с козьей головою,
заводится, как ящик патефона,
и печенью питается живою.
Титан об этом думает: «Освою
дыханье крупное, чтоб избежать урона».
Плоды лимона в погребе долины
сплотили свет вокруг овчарни спящей.
Пастух, изделье из воды и глины,
пастушке в кружку льет отвар кипящий.
Орел титана жрет, как настоящий, и
