Всё, о чём не расскажешь, и всё, что не взвесить весам,
Разве только небесным, послушным дыханию Бога.
И пока что я в силах свой груз, не сгибаясь, нести,
Хороня в себе то, чем грешно мне делиться с другими,
Я осколки всех бед зажимаю так сильно в горсти,
Что сочится нечаянно кровь под ногтями моими.
Но едва я заслышу, как рядом позёмкой звенит
Бестолковый февраль, разметая ступенек уступы,
Я поспешно шагну к ним, легко уходящим в зенит, —
И снежинка остудит мои пересохшие губы.
3
И лёд ломается. И снег сошел на нет.
В глуши, в тиши, где мнилось всё постылым,
Спасительной свечи вбираю свет
И чувствую, как он идёт по жилам
Горячей, оживляющей волной.
И я, раздвинув шторы, – мир раздвину,
И что февраль насквозь пропах весной,
Уверую. И подбородок вскину.* * *
Берёзовая прядь колышется
Едва-едва.
Стихи не пишутся, не слышатся —
Молчат слова.
Они с угрюмой льдины сколоты
Не для листа.
Душа звенящей стужей скована —
Она пуста.
Но если прядь ещё колышется,
То будет срок —
В стволе, стряхнувшем снег, услышится,
Как бродит сок.
И вытают слова,
Молчавшие
Все холода,
Как в марте варежки пропавшие,
Из-подо льда.
Липы пустая крона.
Ранний апрель. Весна.
Строит свой дом ворона —
Веточка, ветошь, слюна.
Здесь ей сидеть прилежно,
Слушать не день, не два
Жизнь, что в скорлупках нежных
Бьётся едва-едва.
Вёсны всегда вероломны.
Холодно. Ветренно. Стрёмно.
Но над кромкой гнезда
Реет гордо и скромно
Веер её хвоста.* * *
Листая судьбы, встречи, годы,
Я осознала наконец:
Мне ближе мрак земной свободы
Высокой вольности небес.
Я здесь от запахов пьянею,
Спешу, дышу,
А там одно:
Чем выше небо, тем плотнее,
Тем безвоздушнее оно.* * *
Опавшие листья от влаги обмякли.
То снег, то дожди обметают крыльцо.
На каждой еловой иголке – по капле:
Чуть тронь, и сорвётся, как с пальца кольцо, —
Сорвётся, к разлуке беда напророчится,
Слезой оставляя невидимый след.
И в мире повеет таким одиночеством,
Больнее какого не будет и нет.
Сняли креп. Перестелили койку.
В шкаф убрали черные платки.
И снесли поспешно на помойку
Рукописи и черновики.
И они темнели в стылых лужах —
Пачками, вразброс или вразмыв.
Оказался никому не нужен
Автором покинутый архив.
А наутро приключилось диво:
Словно кто-то их собрал с земли.
Может быть, в небесные архивы
Ангелы их за ночь унесли.* * *
Памяти
Евгении Самойловны Ласкиной
Узка, как продолжение дороги,
Журнальная каморка. Ералаш
Бумажный. Я застыла на пороге,
Взлетев как ветер на второй этаж.
И не было той птицы несуразней:
Застенчива, немыслимо худа,
Как смертник ждёт неотвратимой казни,
Дрожа, ждала я Вашего суда.
Взгляд отмечал над шторой паутину.
Но слух – он ждал со страхом Ваших слов.
За них, помогших распрямить мне спину,
Целую Вас почтительно и длинно,
Как Вам писал когда-то Смеляков.
Границы нет меж ближних и меж дальних.
Одна из тех, кто Вами был согрет,
Я этим поцелуем благодарным
Вас воскрешаю через много лет.
И вижу Ваше ясное свеченье,
И смуглое прекрасное лицо.
Окно. Арбат. И чувство притяженья.
И родственности тайное кольцо.* * *
Давать советы —
Бесполезный труд.
Чужих ошибок горестная повесть.
Но только кликни – и к тебе придут
Советчик – сердце и советчик – совесть.
И я их голоса в своей крови
Несу, храню и заглушить не смею.
И знаю: лишь перед лицом любви
Становимся мы чище и щедрее.
И понимаю – в будущем и днесь —
Вот человек, в нём всё смешалось чудно.
Люблю его таким, каков он есть,
Не жалуясь, что это слишком трудно.
Отмерена любовь на небесах.
Но даже здесь, где надо жить отважно
И где гуляют гирьки на весах,
Тебе воздастся за любовь однажды.* * *
Там, где ухает филин пророчески,
Где сосны поднебесная стать,
Где готова по имени-отчеству
Я любую травинку назвать,
Где не надо ни славы, ни почестей,
Там маячит двойная беда:
И боязнь потерять одиночество,
И боязнь, что оно навсегда.* * *
В полярном мире, где на всё своя причина,
Из двух начал одно господствует всегда,
Как небо над землёй, над женщиной – мужчина
И как в моём окне – над полночью звезда.
Нет равенства нигде, благодаренье Богу,
А там, где все равны, – кладбищенский покой.
То в гору, то с горы. То до, то от порога.
Пока не дрогнет путь оборванной строкой...
Простим же тех, кто нас обидел иль не понял.
Простим, кто нас забыл, кто избегает встреч.
Я другу говорю: «Позволь моим ладоням
Защитно и легко твоих коснуться плеч.
Нас здесь никто не ждал, быть может, только птицы,
Здесь если справа – Бог, то слева – Люцифер.
Нам многое уже, наверно, не простится.
И каждый путь кроит на собственный манер».
Но там, где Жизнь и Смерть сближаются вплотную
Небесною звездой, прорезавшею тьму, —
Там судит нас Господь за нашу жизнь земную
И молча Люцифер нас отдаёт Ему.* * *
А в прошлой жизни я была, наверно,
Пятнистой, рыже-серой дикой кошкой —
Той, у которой взгляд янтарно-карий
И кисточки на кончиках ушей.
И это я могла бесшумно жертву
Настичь, прижать и отволочь под корни
Огромной ели —
К радости котят...
Но обрела иную оболочку
Моя душа. С печалью я лишилась
Кистей на чутких кончиках ушей.
Моей спины нервическая погибь
Теперь ждала любви, а не охоты.
Но по ночам я в глубине души
Жду робкий шорох мыши или зайца
И, вслушиваясь в мартовский надрыв
Котов, весенней исходящих страстью,
Я ощущаю странные напасти:
Дрожь, выжиданье, собранность, порыв…
И думаю: какая срамота! (Мне выпало родиться в год Кота).
* * *
Здесь Слово толкуется разно
И спутан порядок вещей,
Здесь преодоленье соблазна
Бывает соблазна сильней.
Здесь стиснуто время до боли. И скользко так – только держись.
…А в общем – обычное поле, И в общем – обычная жизнь.
Не каждый здесь мечен любовью,
Как детскою оспой щека,
Как метит со страстью слепою
Пчела сердцевину цветка.
Но тот, кто и в пору шальную
Несёт, не боясь ничего,
Божественный след поцелуя, —
Тот вечен.
Я верю в него.
* * *
Одной тревогой с каждым сведена,
Одной любовью связанная туго,
Я говорю: – Очнись, моя страна,
И встрепенись от севера до юга.
По-царски ты возносишь судьбы ввысь.
По-царски ты швыряешь оземь души.
Очнись, страна, в любом из нас очнись
И откровенья каждого послушай.
И разбуди всех, кто живёт во сне,
Всех, кому совесть небеса даруют,
Чтоб на вопрос:
«А что в родной стране?»
Не донеслось:
«По-прежнему воруют…»
И между нами связь не оборви,
Когда несу тебе по гребням буден
Я горькое признание в любви
Одной судьбы – средь миллионов судеб.* * *
Вам,
Кто меня за плечи взяв
Защитно, как сестру,
Привёл меж заповедных трав
К полночному костру;
Кто мне не пожалел тепла,
Кто ждал меня в дому,
Вам всем,
К кому я трудно шла
И шла легко к кому;
Вам,
С кем свело меня само
Доверье – взгляд во взгляд,
Я не стихи пишу – письмо
Который год подряд.
Покамест ветер поберёг
Моей судьбы свечу,
С надеждою «Храни вас Бог!»
Я над письмом шепчу.
И там, где вас пугает тьма,
Где вы – никто, ни с кем,
К вам свет от моего письма
Дойдёт сквозь холод стен.
Дойдёт – и припадёт к вам сам
В звенящей тишине,
Как я бы вдруг припала к вам
Или как вы – ко мне.* * *
И когда две ласточки взрежут небес полотно,
И поймает дрожанье воздуха стрекоза,
И тяжёлый колос в землю сольёт зерно,
И две рыбы замрут в запруде – глаза в глаза;
И в гортани льва провернётся утробный рык,
И Земля покачнётся, про свой забывая вес,
И два облака встречных сойдутся внахлёст и встык,
И глубоким вздохом глухой отзовётся лес, —
Вот тогда ты поверишь, что смерть не сильнее нас,
Просто мир на разлуки щедр, а на встречи скуп.
И душа станет легче тела в мильоны раз,
И слова станут легче пуха, слетая с губ.
И строка к строке – обозначат начало дня,
Всё, что прожил ты, подводя под единый свод.
И пока ты смотришь, как кофе бежит с огня
И как пёс-страстотерпец кроссовку твою грызёт, —
Мчится скорый поезд, глотая дорожный смог,
Пролетая жизнь и на спусках не тормозя.
И всё то, что каждый из нас удержать не смог,
Ни догнать, ни обнять, ни окликнуть уже нельзя.* * *
Володе
Ты мне сказал: «Не бойся никого,
Пока я жив, с тобой беда не станется,
А я уйду – с тобой любовь останется.
Ты и тогда на бойся никого».
Когда-нибудь и я сгорю дотла.
Моя спина распрямлена любовью,
И полночь звёзды стелет к изголовью,
И над тобой моя душа светла.
