Борис Корнилов - Стихотворения. Поэмы

Мы идем.
И рука в руке,
И шумит молодая смородина.
Мы на Керженце, на реке,
Где моя непонятная родина,
Где растут вековые леса,
Где гуляют и лось, и лиса
И на каждой лесной версте,
У любого кержачьего скита
Русь, распятая на кресте,
На старинном,
На медном прибита.
Девки черные молятся здесь,
Старики умирают за делом
И не любят, что тракторы есть —
Жеребцы с металлическим телом.
Эта русская старина,
Вся замшённая, как стена,
Где водою сморена смородина.
Где реке незабвенность дана, —
Там корежит медведя она,
Желтобородая родина,
Там медведя корежит медведь.

   Замолчи!
   Нам про это не петь.

Моя девчонка верная,
Ты вновь невесела,
И вновь твоя губерния
В снега занесена.

Опять заплакало в трубе
И стонет у окна, —
Метель, метель идет к тебе,
А ночь — темным-темна.

В лесу часами этими
Неслышные шаги, —
С волчатами, с медведями
Играют лешаки.

Дерутся, бьют копытами,
Одежду положа,
И песнями забытыми
Всю волость полошат.

И ты заплачешь в три ручья,
Глаза свои слепя, —
Ведь ты совсем-совсем ничье,
И я забыл тебя.

Сижу на пятом этаже,
И все мое добро —
Табак, коробочка ТЭЖЭ
И мягкое перо —

Перо в кавказском серебре.
И вечер за окном,
Кричит татарин на дворе:
— Шурум-бурум берем…

Я не продам перо, но вот
Спасение мое:
Он эти строки заберет,
Как всякое старье.

Не лирике больше звенеть…

В конвульсиях падаю наземь я,
Мирáжи ползут по стене,
По комнате ходит фантазия.
И, очень орать горазд,
В теоретическом лоске
Несет социальный заказ
Довольный собой Маяковский.

Любимая, извини,
Но злобен критический демон,
Я, девочкам изменив,
Возьму нелюбовную тему…
И вот —
Из уютных квартир
К моей односпальной кровати
С улыбкой дешевых картин
Идет пожилой обыватель.
Он, вынув мандаты свои,
Скулит о классической прозе,
Он в тему встает
И стоит
В меланхолической позе.
Он пальцами трет виски
И смотрит в глаза без корысти…
Я скромно пощупал листки
Служебных характеристик,
И, злобою ожесточен,
Я комнату криком пронзаю:
— Тут лирика ни при чем,
И я, извини,
Не прозаик,
А радость вечерних икот
Совсем не хочу отмечать я.
Вот —
Каждый прошедший год
Заверен у вас печатью.
Житье вам нетрудно нести,
И месяц проносится скоро.
Зарплату по ведомости
Выписывает контора,
И вы, хорошо пообедав,
Дородной и рыхлой жене
Читаете о победах
Социализма в стране.
А ночью при синих огнях,
Мясистое тело обняв…
… … … … …
И мучает, туго старея,
Хроническая гонорея[2].
Вам эта болезнь по плечу,
У вас не тощает бумажник,
Но стыдно явиться к врачу,
Боясь разговоров домашних…

Вдали розовеет восток,
Неискренне каркает ворон,
Хохочет и пляшет восторг
В бреду моего разговора.
Глядит на бумаге печать
Презрительно и сурово.
Я буду суду отвечать
За оскорбление словом,
И провожает конвой
У черной канвы тротуара,
Где плачут над головой
И клен и каналья гитара.

Она ходила Волгою,
Она ходила Доном
За брякавшей двуколкою,
За легким эскадроном.

И из оркестра нашего
Летело на простор:
— Валяй, давай — вынашивай
Отвагу и упор…

Украинская ведьма,
Шалишь и не уйдешь,
Даешь, даешь Каледина,
Юденича даешь…

Но я теперь постарше,
И по полям окрест
Не бьет походным маршем
Оскаленный оркестр…

Не звякает железо,
Вокзальные звонки,
Отпела «Марсельеза»,
Не грохают клинки…

Приду и руки вымою
От гари заводской, —
Хорошую, любимую
Встречаю за рекой.

И петь себя заставлю,
Как не певал давно, —
За Невскою заставою
По вечерам в кино.

И под шальную музыку
Почудилось сквозь дым —
Родная сабля узкая
И кольчики узды.

Не потому ль, товарищи,
Лицо мое бело?
Товарищи, давай еще
Припомним о былом.

Почет неделям старым, —
Под боевой сигнал
Ударим по гитарам
«Интернационал».

И над шурум-бурумом
В неведомую даль
Заплавала по струнам
Хорошая печаль.

Лицо в крови не мокло,
И сердце не рвалось,—
Пропели пули около
В дыму седых волос…

Спокойная уже у нас
Отбитая страна.
За эту задушевность
Благодарю, струна!

Уходит наше старое
И бьет перед концом
Задумчивой гитарою
И девичьим лицом.

Дай эту ласку милую,
Как девушку весной,
Сегодня этот мир — ее,
И даже я — не свой.

Ах, бога ради — арию
Из оперы!..
И вот
Страдает Страдивариус,
Любимую зовет.
Шелка бушуют вместо вьюг, —
Она идет ко мне,
И декорации встают,
И рампа вся в огне.
Поет она,
Горит она,
Руки заломив,
Татьяна, Маргарита,
Тамара, Суламифь.
И ждет уже венков она,
Чтоб слава зашипела
Под звуками Бетховена,
Шуберта, Шопена.
Мне душно…
Разрываю свитр
И плачу и тоскую:
— Ошиблись, композитор, вы!
Я не люблю такую!
А музыка еще полна,
Полна последним скрипом,
Но палочка упала на пол,
Срывая голос скрипкам.
Ах, тишина моя!
И вот
Все звезды заморозило.
Другая милая идет
Через поля и озеро —
Простая песня-дéвица
Дорогой столбовой —
Медведица, метелица.
Звенят над головой
Леса мои с волчатами, —
Зверья полна земля.
Идут они,
Ворчат они,
Хвостами шевеля.
… … … … …
И только там сгорит она,
Руки заломив,
Татьяна, Маргарита,
Тамара, Суламифь.

На санных путях,
   овчинами хлопая,
Ударили заморозки.
   Зима.
Вьюжит метель.
   Тяжелые хлопья
Во первых строках моего письма.
А в нашей губернии лешие по лесу
Снова хохочут, еле дыша,
И яблони светят,
И шелк по поясу,
И нет ничего хорошей камыша.
И снова девчонка
   сварила варенье.
И плачет девчонка,
   девчонка в бреду,
Опять перечитывая стихотворенье
О том, что я —
   никогда не приду.
И старую сóсну скребут медвежата —
Мохнатые звери.
   Мне душно сейчас.
Последняя песня тоскою зажата,
И высохло слово,
   на свет просочась.
И нет у меня
   никакого решенья.
Поют комсомолки на том берегу,
Где кабель
   высокого напряженья
Тяжелой струей ударяет в реку.
Парнишка, наверное, этот,
   глотая
Горячую копоть,
   не сходит с ума.
Покуда вьюга
   звенит золотая
Во первых строках моего письма.
Какую найду небывалую пользу,
Опять вспоминая,
   еле дыша,
Что в нашей губернии
   лешие по лесу.
И нет ничего хорошей камыша?
И девушка,
   что наварила варенья
В исключительно плодородном году,
Вздохнет от печального стихотворенья
И снова поверит, что я не приду.
И плачет, и плачет, платок вышивая,
Травинку спеша пережевывая…
И жизнь твоя — песенка неживая,
Темная,
   камышовая.