Скажу: они - Амура лук и стрелы),
И разумением, и добротой.
Чарует слух твой разговор, а пенье
Способно даже камни взволновать,
И слышать дивный голос твой опасно
Нам, не достойным звук его впивать:
Ведь там, где вспыхнет искра восхищенья,
Не может не заняться пламень страстный.
x x x
Как холит ею встреченный в горах
Цветок долин пастушка молодая,
Его перед закатом поливая,
Чтоб он на скудном грунте не зачах,
Так и чужой язык в моих устах
Рачением твоим, Любовь благая,
Расцвел еще пышней, чем речь родная,
И стал я милой петь хвалу в стихах,
Которые оценят здесь, на Арно,
Но не поймет на Темзе мой народ.
Пускай же, словно в почве благодарной,
В моей груди привьется и взрастет
То семя, что заронено чудесно,
Туда тобой, садовницей небесной.
КАНЦОНА
Терплю насмешки здесь я вновь и вновь
От юношей влюбленных и от дам
За то, что воспевать в стихах решаюсь
На чужестранном языке любовь.
"Скинь, - мне они бросают, потешаясь,
С плеч непосильный груз и по волнам
Плыви к иным, знакомым берегам,
Где ждут тебя шумливые дубравы,
В тени которых слава
Венок бессмертья для твоих кудрей
Уже сплетает из листвы зеленой".
Но я словами госпожи моей
Отвечу им в конце своей канцоны:
"Пиши на нашем языке родном,
Затем что говорит Любовь на нем".
x x x
Не знаю, Диодати, как я мог
Так измениться за одно мгновенье,
Чтобы к Любви, внушавшей мне презренье,
Неосторожно угодить в силок.
Пусть ни златых кудрей, ни алых щек
У милой нет, зато ее движенья
Достоинства и неги воплощенье,
А взор меня, как молния, обжег.
Язык любой страны иноплеменной
В ее устах способен слух пленять;
Когда же запоет она, сирена,
Не тщусь я даже уши залеплять
Ведь в пении ее так много пыла,
Что воск оно немедля б растопило.
x x x
Глаза у вас - два солнца, от огня
Которых меркнет взор мой ослепленный:
Ведь в Ливии, жарою истомленной,
И то не так палит светило дня.
Во мне клокочет, грудь мою тесня,
Какой-то пар, сухой и раскаленный
Хоть вздохом бы назвал его влюбленный,
Слов, чтоб его назвать, нет у меня.
Днем, госпожа, он заперт, как в темнице,
А если ночью вырвется порой,
То сразу остывает и ресницы
Мне жжет соленой ледяной росой,
И вас, моя заря, от мук рыдая,
Без сна я до рассвета ожидаю.
x x x
Я, госпожа, так юн, так прост подчас,
Что лучше уж признаюсь откровенно:
Да, сердце вам я посвятил смиренно.
Оно, конечно, недостойно вас,
Но, - в чем и убеждался я не раз,
Не грубо, не коварно, не надменно,
К добру не глухо, в чувствах неизменно,
В житейских бурях твердо, как алмаз,
Не чуждо музам и высоким даром
Слагать певучий стих наделено,
И равнодушно к зависти стоокой,
И низкой лестью не уязвлено,
И только там чувствительно к ударам,
Где в нем сидит стрела Любви жестокой.
L'ALLEGRO. IL PENSEROSO
L'ALLEGRO
{Веселый (итал.).}
Прочь, Меланхолия! Исчезни,
Дочь Цербера и тьмы! Вернись скорей
На Стикс, в страну теней
И призраков, стенящих в адской бездне,
Или ищи приют
Там, где крылом ревнивым ночь ширяет
И черный ворон грает
В той Киммерии, где нагие скалы
Над степью одичалой,
Как космы у тебя на лбу, встают.
Дай место здесь иной богине
Ясноокой Евфросине.
К нам, о Радость, как зовем
Мы на языке земном,
Тебя, дочь Вакха и Венеры,
Хоть не дать не можем веры
И таким певцам, что нас
Уверяют, будто раз
Встретился весной с Авророй
Озорной Зефир, который
С ней возлег в траве густой
Меж роз, обрызганных росой,
И плод его свиданья с нею
Ты, кто из Граций всех милее!
Принеси нам шутки с неба,
И улыбки, как у Гебы,
Те улыбки, что таит
Юность в ямочках ланит,
Смех, целящий от кручины
И стирающий морщины,
Игры, плутни, пыл, задор,
Непринужденный разговор.
К нам стопою торопливой,
Словно в пляске прихотливой,
Порхни и приведи с высот
Свободу, что в горах живет.
Радость, чтя тебя, пребуду
Я с тобой всегда и всюду,
Деля с толпою слуг твоих
Невинные забавы их
Под утро жаворонку внемля,
Когда, как сторож с башни, землю
Он песней будит из-за туч,
Пока не вспыхнет первый луч;
Назло всем горестям, бросая
Приветливое "Здравствуй!" маю,
Глядящему ко мне в окно,
Что лозой оплетено;
Слушая, как криком кочет
Мглу прогнать скорее хочет
И вывести своих подруг
Спешит из птичника на луг,
Как лают псы в тиши рассветной,
И вслед им голос рога медный
Катится от холма к холму,
И эхом вторит лес ему;
Иль гуляя одиноко
Меж вязов в час, когда с востока
По облакам грядет заря
В зареве из янтаря,
И за плугом пахарь свищет,
И пастух скликает, ищет,
Гонит на пастьбу овец,
И вострит косу косец,
И оглашает склоны дола
Коровницы напев веселый.
Все новые красоты взгляд
Повсеместно веселят:
Синих гор нагие кручи,
Где вкушают отдых тучи;
Серых пустошей чреда,
Где, пасясь, бредут стада;
Луговин ковры цветные;
Реки и ручьи лесные,
И над зеленью дубров
Кромка башенных зубцов,
Где, может быть, приют находит
Та, кто с ума округу сводит.
А вон над хижиною дым.
Там Коридон и Тирсис с ним
Сидят за скромною едою,
Что им Филлидой молодою
На стол поставлена была.
Она ж сама давно ушла
И с Фестилидой вяжет в поле
Тяжелые снопы, а коли
Хлеб для уборки не созрел,
Хватает им и с сеном дел.
Но, видно, нынче воскресенье,
Коль приглашает нас в селенье
Колокольный перезвон,
Что звучит со всех сторон.
Там пляшут под ребек селяне
В тенистой роще на поляне,
Там веселится стар и млад,
А когда сверкнет закат,
Всем добрый эль язык развяжет,
И каждый что-нибудь расскажет.
О Мэб заводит речь одна:
Мол, эта фея озорна
И сласти по ночам ворует.
Другой о домовых толкует
О Джеке с фонарем, о том,
Как Гоблин к ним забрался в дом,
Взял кринку сливок и за это
Так много им зерна до света
Успел намолотить один,
Что впору дюжине мужчин.
Затем косматый гость наелся,
У очага чуть-чуть погрелся,
Шмыгнул за дверь и был таков
Еще до первых петухов.
Но вот пришел конец рассказам,
И все ко сну отходят разом.
Нас же в города влечет,
Где, шумя, снует народ;
Где лавры рыцарь и вельможа
Стяжают и в дни мира тоже
Умом или клинком своим,
А дамы присуждают им
За смелость щедрые награды
Обворожающие взгляды;
Где факелом бог Гименей
В шафранной мантии своей
На свадьбах озаряет пляски,
Застолье, представленья, маски
Картины, что себе поэт
В мечтах рисует с юных лет.
Теперь в театр! Там Джонсон бурный
Надел ученые котурны
И сын фантазии Шекспир
Дивит сладчайшей песней мир.
Там без забот, не знаясь с грустью,
Лидийской музыкой упьюсь я;
И со стихом бессмертным слив
Змеею вьющийся мотив,
То робкий, то безмерно страстный,
Проникнет пенье в душу властно,
И, вновь умиротворена,
До дна исполнится она
Гармониею прирожденной,
От всех оков освобожденной;
И дивным звукам вняв сквозь сон,
Орфей в Элизии, где он
Спит на цветах, вспоенных Летой,
Сочтет, что можно песней этой
Опять Плутона укротить
И Эвридику возвратить.
Радость, дай мне это счастье,
И в твоей навек я власти.
IL PENSEROSO
{Задумчивый (итал.).}
Прочь, Радости, химеры,
Которые бездумьем рождены!
Как мало вы нужны
Душе, взалкавшей знания и веры!
Царите в тех умах,
Что предаются с пылом беззаботным
Фантазиям, бессчетным,
Как сны, ночной эскорт Морфея, или
Частицы мелкой пыли,
Танцующие в солнечных лучах.
Богиня мне мила другая
Ты, Меланхолия благая,
Чей лик нарочно зачернен,
Затем что слишком светел он
Для слабого людского взора;
Но это чернота, которой
Лишь умножалась прелесть той,
Кому Мемнон был брат родной,
Иль царственной Кассиопеи,
Дерзнувшей дочерей Нерея
Прогневать похвальбой своей.
К тому ж твой род стократ знатней:
Родитель Весты светлокудрой,
Тебя Сатурн с ней прижил мудрый
Когда над миром он царил,
Такой союз за грех не слыл.
Не ведая, что свергнет с трона
Его Юпитер беззаконно,
Бог проводил нередко дни
На Иде с ней в лесной тени.
Отшельница, ты вся - терпенье,
Раздумье, самоотреченье!
Надень наряд, чей черен цвет,
И пускай тебе вослед
Струится он волною темной,
Окутай столой плечи скромно
