class="p1">Вечер. Грустно. Я смотрю в окно.
Одинокая монашка-осень,
растянув экраном неба просинь,
крутит черно-белое кино.
За моим заплаканным окном
огороды в траурном уборе,
как священник, ворон на заборе
молится о здравии моем.
И играет ветер фуги Баха
на органе водосточных труб…
Раз еще твоих коснуться губ,
а потом — хоть голову на плаху!
Зимние танцы
Ветер Вьюгу в ритме танго
страстно вывел на проспект.
Влево — резко! Жарко! Ярко!
Шаг направо! Пируэт!
Возбуждает, опьяняет,
обжигающе остра
грань приличия ломает
виртуальных тел игра.
Ошарашенный прохожий,
беспределом упоён,
обнажаемый до дрожи
в танец жгучий вовлечён.
Щёки — в пламя! Дух — навылет!
Ноги ритм знакомый бьют
(не бывает в Аргентине
ни зимы, ни русских вьюг)
И не танго неродное
вышел Ветер танцевать,
Вьюгу, чёртом вскинув брови,
вывел "Барыню" плясать!
Мамины варежки
Разметалась зима за околицей.
Белоснежно, бесстыдно легла.
Где-то мама опять беспокоится:
"Достаёт ли дочурке тепла?"
Вяжет тёплые мягкие варежки,
слеповато сощурив глаза.
и волнуется, вдруг не управится?
Вдруг замёрзнет её егоза?
Как тебе объяснить, моя милая,
что в метро не пугает мороз.
Равнодушие глаз застудило мне
душу. Город не ведает слёз.
И всё вяжешь… Наверное, знаешь ты,-
жизнь недаром учила терпеть, -
могут мамины тёплые варежки
мне не руки, а сердце согреть.
Порог БелИ
Струйки-струнки звенели
к валунам прижимаясь,
тела обнажая
восторженно млела река.
Волны-арфы стонали, не пели,
тихо изнемогая,
истомлённо растаяв,
отражали размокшие облака.
Оглушая в порогах
сознанье экстазом,
разрушающим разум,
сердце взбрызгивало до звёзд.
И не нужно мне много
для безумного счастья:
водно-пенные страсти
лишь бы кто-то в ладошках принес
И почём у нас нынче лето?
И почём у нас нынче лето?
По садам и по спелым вишням,
по ромашкам и по рассветам,
по котами исхоженным крышам.
По дождям, по росистым каплям,
по безумствам, по пульсу в венах…
Вот такая простая правда:
настоящее лето бесценно!
Этот город под утро тих, застенчиво-снежен,
Добродушный кондуктор полусонно разнежен,
в полудрёме салона отрывает билеты,
и в ладонь отрешённо ссыпает монеты.
Предрассветно-нечётки за окнами лица,
в остановке девчонка, мечтая влюбиться,
взгляд прохожих встречает улыбкой несмелой,
в речку Мсту утекает февраль чёрно-белый…
Мне не важно, кто стелет тебе постель,
чьё дыхание возле твоей щеки…
Долететь бы снежинкой сквозь чувств метель
и растаять, коснувшись тепла руки,
ярким солнечным зайчиком в твой рассвет
заглянуть, растревожив покой ресниц…
Улыбнёшься, быть может, и мне ответ
донесёт первой звонкою трелью птиц.
Мне б послать лёгким ветром разлуки вздох.
Звоном блАговеста ручьёв весне
вместо сотен избитых, фальшивых слов
рассказать о том, как ты дорог мне…
Снова ночь. Ты опять не спишь.
Бродит март по карнизам крыш.
Ломко, льдисто по кромкам луж
захрустит. Не пугаясь стуж
мне в весну распахнет окно…
Станет прошлое зимним сном.
Город вышел из зимней комы
Город вышел из зимней комы.
В свежевымытые витрины
улыбаюсь я, как знакомым,
хмурым лицам, спешащим мимо.
В двадцати минутах от марта
через оспинки тротуара
перепрыгнув, сбегу до завтра
от тропинки, ведущей в старость…
Вдоль набережной, варежкой колючей
Вдоль набережной, варежкой колючей
со щёк озябших влагу промокнУв,
взлетаю, взяв разбег с ближайшей кручи,
свободно крыльями души своей взмахнув!
Ненужный хлам из мусорного бака
вчерашней памяти разворошив до дна,
твоим "прости!" латать сердечный клапан
спешу, пока не поздно. Пусть одна!
Пусть вечер мой уныло бесконечен,
но город по-весеннему красив!
И речка Мста бежит себе беспечно
транслируя журчащих струй мотив…
Солнечных зайцев купают лужицы,
время ведёт от любви отсчёт,
в мартовском вальсе весь город кружится,
а у меня годовой отчёт!
Кот оскоплённый на крышу просится,
с бодрым журчаньем ручей течёт,
лёд на реке, как чумной, торосится,
а у меня годовой отчёт!
Почки на липах трещат неистово,
всяк антипод антипода влечёт,
парк обнажённо дорожки выставил,
лишь у меня годовой отчёт!
Дождь весенний щекочет лужи…
Дождь весенний щекочет лужи
и от смеха рябится гладь.
Город мой сезонно простужен,
автовыхлопами натужно
на прохожих устал чихать.
Хмур и сер. Дожидаясь лета,
он промокших дорог следы
укрывает туманным пледом,
обжигающе-терпким ветром
промокнУв улыбки воды…
На паутинке солнечной вверх-вниз
октябрь качает лист календаря.
Присел рассвет снежинкой на карниз,
серебряной от света фонаря.
Журчит река, за дальний поворот
уносит предпоследний жёлтый лист
и город, затаив дыханье, ждёт
на зимний макияж ноябрь-стилист.
Утром в город заглянул мороз
Утром в город заглянул мороз
мимоходом, на одну минутку.
Гроздь рябины ущипнул до слёз,
льдинку бросил к колесу маршрутки.
Расшалившись, дёрнул ветерком
за помпон на шапочке девчушки.
Озорно припорошил снежком
воротник пальтишка у старушки…
С первым снегом город так красив,
до мельчайшей чёрточки знакомый,
где спешат по улицам такси
и девчушка в шапочке с помпоном…
Стыло небо надо мной стало,
было боли мне одной мало.
Грусть на сердце ледяном груз ли?
С уст рябина с коньяком — вкусно!
Проклят зимний день теплом. Впрок ли?
С Богом! — бьют колокола в лоб мне…
***
Двадцать пять минут октября.
Ночь, а будто конец света.
Двести десять дней без тебя,
было ль, не было — сгинь в лету.
Ветер словно плетей свист,
кровь заката в глаза брызжет,
обреченно сухой лист
ржавым слоем сползёт с крыши…
Предновогодье. Вдыхает декабрь
дух мандаринов и ёлок.
Тихо грустит в кабинете бухгалтер -
труд его сер и нелёгок.
Пальцы по кнопкам на ритм новогодний
цифры положат сухие,
и калькулятор сияет довольно,
и сочиняю стихи я.
Двадцать четырнадцать кончится скоро,
кнопки твердят "С Новым годом!"
двадцать пятнадцать торопится в город
ярким звенящим аккордом!
Жизневорот
Мосты пусты. Привычной жизни ритм
застыл медовой каплей фонаря
на краешке обугленном зари.
И город погружается в себя.
Гуляет ночь, насупив небосвод,
играет ветер шевелюрой тучи,
по мостовой — дождей свинцовых взвод.
торжественному маршу не обучен,
шагает чуть расхлябанно, не в лад.
Дневную
