в кустах,
Ломая косточки в зубах.
Он в рот совал густые кисти,
Он ел, выплевывая листья.
Торчат обглоданные ветки —
Медвежьего стола объедки.
Потом он подымался в рост,
И дерево когтил нежданно,
И десять штыковых борозд
Прорезал по стволу каштана.
В пяти верстах от сельсовета
Я жду в кустах его с рассвета.
Он должен появиться тут,
Он должен появиться тут!
Под мягкой лапой хрустнул прут.
И вот — он тут.
Медведь смотрел спокойно, смело,
Как будто бы сказать хотел он:
Мол, я пойду своей дорогой,
А ты иди в свою берлогу.
И, чуя наведенный ствол,
Шурша листвою по лощине,
Он, не оглядываясь, шел,
Шел, как положено мужчине.
А я прицелиться посмел —
И первый выстрел прогремел.
Его свалил удар свинца,
Над шерстью вспыхнула пыльца.
Он повернулся ко мне так,
Как повернулся б только танк.
Но зверь — он зверем стал теперь —
И на меня пошел, как зверь.
Его отбрасывал свинец,
Он снова шел, привстав.
И близко-близко наконец
Он лег в прохладу трав.
Зализывая кровь и грязь,
Боками жаркими вздымая,
Он лег, со смертью примирясь,
Ее причин не понимая.
Разлапый, он разлегся грузно,
Земле отдав остаток сил.
И стало тихо. Стало грустно.
Зачем медведя я убил?
В полдень пришли пастухи в шалаш.
Смех и шутки — ключом.
У каждого бёдра стянул патронташ,
Винтовки торчат за плечом.
Готовит обед дежурный пастух,
А эти сидят, переводят дух.
Охотник отчаянный и непоседа,
Внезапно Роуф толкает соседа:
— Давайте, ребята, устроим тир.
А ну, Алеша, тащи-ка сыр!
Сыр толщиной с хороший кулак,
Если поставить ребром.
Его покрывает оранжевый лак,
Он задубел над костром.
Мы ставим на камень рябой от дыр
Почти что каменный сыр.
Мы пот тяжелый стираем со лба.
Отдача отбрасывает плечо.
За горы откатывается пальба.
Пальцам от ствола горячо.
А сыр на камне, как решето, —
Не промахнулся никто!
Глядит зоотехник из РТС —
Он в горы приехал вчера.
Три дня он сюда из города лез
И киснет сегодня с утра.
А пастухи, стоя в дыму:
— Попробуй, пальни-ка! — кричат ему.
И вот, сжимая мучительно рот,
Он в руки, как палку, винтовку берет.
Роуф хохочет, держась за бока,
Мигает насмешливым глазом:
— Тебе, брат, стрелять не в сыр, а в быка,
И то, брат, если привязан.
Но тут зоотехнику авторитет
Спасает дежурный пастух.
— А ну, — говорит, — давай на обед,
Пока огонь не потух.
…Мы пьем ледяную воду озер,
По пальцам стекает жир,
Едим мамалыги дымный костер
И пулями взрезанный сыр.
Ты в шахту вошел, как в холодную реку.
Пять километров по темному штреку!
Эй! Налетит вагонетка с разбегу!
Пять километров по темному штреку!
Ты виснешь над бездной, сползая по гезингу,
Пальцы вжимаются в мокрую лесенку,
Глаза ошалелые шарят по своду…
Но вот, наконец, ты присел на породу.
Присел и вздохнул. Доволен собою.
Уголь вокруг — ты дошел до забоя.
На лбу твоем черные капельки пота.
Тебе отдохнуть хорошенько охота,
Пускай хоть за шиворот льется вода.
Ты только дошел до места работы,
А люди работать приходят сюда.
Устало сбросив мотыгу с плеча,
Старик, кряхтя, присел у ключа.
Белый, как мельник, от пыли дорожной,
Черные ноги разул осторожно.
Склонился к воде, завернув воротник,
И, словно насос, закачался кадык.
Искоса, как на стенные часы,
На солнце взглянул, вытирая усы.
Мокрый платок прилепил к голове,
Вытянул ноги на мокрой траве,
И, как-то притихнув, сидел над водой —
Большеголовый, смуглый, седой.
Задумавшись крепко, не знаю о чем,
Долго сидел старик над ключом.
Смотрел, как играет зайчик луча.
И вдруг рукой зачерпнул из ключа.
В ладони большой, как чаша весов,
Воду держал, молчалив и суров.
Потом ладонь наклонил слегка,
Следя, как струйка стекает покорно,
Как будто, рукой зачерпнув из мешка,
На вес и на ощупь попробовал зёрна.
Баллада о рыбном промысле
Ровно в четыре часа поутру,
ровно в четыре часа
Уши раковин ловят
смутные голоса.
А рыбаки вперевалку
топают под обрыв,
Раскачивают баркасы,
выталкивают в залив.
Ровно в четыре часа поутру,
ровно в четыре часа,
Поворачиваясь, уходят
пристань, берег, коса.
Белые вороны моря,
чайки, крылами стуча,
С поджатыми красными лапками
проносятся мимо, крича.
Пенится, колобродит,
в страхе бежит от винта
Вывернутая изнанкой
сиреневая вода.
Море, высвежи голову,
выслези, вымой взор!
Мерно работает сердце,
мерно стучит мотор.
Ноги поджав, как Будда,
сидит на руле старик.
Крутая, крепкая шея,
зубы, усы, башлык.
Хитрый старик, без улова
он не приходит домой.
Не то чтобы приворот, слово —
с морем язык другой.
Он знает его коварство,
мелей и ветров секрет,
И море, как государство,
платит за выслугу лет.
На горизонте в тумане
густеет солнечный сок.
Так на свету сквозь яичко
просвечивает желток.
Брызнуло солнце по краю
овечьих, курчавых чащоб.
Словно подбросила жница
рыжей пшеницы сноп.
Берег в кайме зеленой,
белые города.
Разом поголубела
сиреневая вода!
Но вот вырастает над морем
рыбий загон-ставник.
— А ну-ка на весла наваливайся! —
приказывает старик. —
А ну-ка, на весла, а ну-ка,
баркас от воды отрывай! —
Железные панцири мидий
всосались в дерево свай.
Меж сваями тихо проходим.
Весла в руках и крюки.
Как статуи ожидания, замерли рыбаки.
Пружиня широкие шеи,
сверкающие, как медь,
Упругими перехватами
двое выводят сеть.
Крюками табанят эти,
пена бежит по волнам,
Чтоб рыба ложилась на сети
и смирно лежала там.
Чтоб рыба ложилась на спину,
ложилась и ни гугу!
Клубится густая пена,
подобная молоку.
А мы? Мы гребем сачками.
Гребем, выгребая груз
Белесого, тряского стада
набухших водою медуз.
Чтоб сети не оборва́ло,
рывками гребем и гребем,
Медуз водяное сало
мы выгребаем с трудом.
