Ознакомительная версия.
Охладелый
Перевод В. Левика
Умрешь — так знай, придется в прах
Надолго слечь. И гложет страх.
Да, страх берет: до воскрешенья
Сойдешь с ума от нетерпенья!
Еще б хоть раз, пока светло
В глазах и сердце не сдало,
Хоть раз в конце пути земного
Щедрот любви отведать снова.
И пусть мне явится она
Блондинкой, нежной, как луна, —
Вредней, чем солнце в полдень знойный,
Мне жар брюнетки беспокойной.
Цветущим юношам милей
Кипенье бешеных страстей,
Размолвки, клятвы, беснованья
И обоюдные терзанья.
А я не молод, не здоров,
И пусть бы мне под грустный кров
Любовь, мечты послали боги
И счастье — только без тревоги!
Соломон
Перевод Б. Слуцкого
Замолкли кларнеты, литавры, тромбоны,
И ангелы-меченосцы браво —
Шесть тысяч слева, шесть тысяч справа —
Хранят покой царя Соломона.
Они от видений царя охраняют:
Едва он брови насупит, тревожен,
Двенадцать тысяч клинков из ножен,
Подобно стальным огням сверкают.
Но возвращаются в ножны вскоре
Меченосцев мечи стальные.
Исчезают страхи ночные,
И спящий тихо бормочет в горе:
«О Суламифь! От края до края
Израиль с Иудой подо мною.
Я царь над здешнею стороною —
Но ты не любишь, и я умираю».
Погибшие надежды
Перевод В. Левика
Привлеченные взаимно
Сходством душ в любой детали,
Мы всегда друг к другу льнули,
Хоть того не сознавали.
Оба честны, оба скромны,
Даже мысли сплошь да рядом
Мы угадывали молча,
Обменявшись только взглядом.
О, я жаждал быть с тобою
До последнего момента,
Боевым твоим собратом
В тихом dolce far niente.
Да, мечтой о жизни вместе
Сердце тешил я и разум,
Я бы сделал что угодно,
Чуть мой друг моргнул бы глазом.
Ел бы все, что ты прикажешь,
И притом хвалил бы с жаром,
Прочих блюд и не касался б,
Пристрастился бы к сигарам.
И тебя, как в годы оны,
Угощал бы для забавы
На еврейском диалекте
Анекдотами Варшавы.
Ах, забыть бы все мечтанья,
Все скитанья по чужбинам.
К очагу твоей фортуны
Воротиться блудным сыном.
Но, как жизнь, умчались грезы,
Сны растаяли, как пена,
Я лежу, приговоренный,
Мне не вырваться из плена.
Да, и грезы и надежды —
Все прошло, погибло даром.
Ах, мечтатель прямо в сердце
Смертным поражен ударом!
Поминки
Перевод Н. Зиминой
Не прочтут унылый кадош{108},
Не отслужат мессы чинной,
Ни читать, ни петь не будут
В поминальный день кончины.
Но, быть может, на поминки,
Если будет день погожий,
На Монмартр моя Матильда
С Паулиной выйдет все же.
Принесет из иммортелей
Для могилы украшенье
И, вздыхая: «Pauvre homme!»[9] —
Прослезится на мгновенье.
Жаль, что я живу высоко, —
Не могу я, как бывало,
Кресла предложить любимой,
Ах, она в пути устала!
Милая моя толстушка,
Вновь пешком идти не надо,
Посмотри — стоят фиакры
За кладбищенской оградой.
Госпожа Забота
Перевод Л. Пеньковского
Тогда, в дни солнечной поры,
Как тут отплясывали комары!
Мне другом каждый был в те дни:
Со мной по-братски все они
Делились моей котлетой,
Моей последней монетой.
Но счастье — прочь, карман мой пуст, —
И ни друзей, ни братских чувств.
Затмилось солнце той поры —
Ни комаров, ни их игры.
Друзья с комарами схожи:
Ушли со счастьем тоже.
Забота у койки моей — точь-в-точь
Сиделка — всю проводит ночь.
Белейшая кофта, черный колпак,
Сидит и нюхает свой табак;
Скрипит табакерка сухо, —
Противная старуха!
Мне снится юный май порой,
Былое счастье, комариный рой,
Беспечный смех друзей и подруг…
Но, боже, скрипит табакерка вдруг, —
Пузырь мой лопнул мыльный —
Старуха сморкнулась сильно.
В октябре 1849
Перевод В. Левика
{109}
Умчалась буря— тишь да гладь.
Германия, большой ребенок,
Готова елку вновь справлять
И радуется празднику спросонок.
Семейным счастьем мы живем,
От беса — то, что манит выше!
Мир воротился в отчий дом,
Как ласточка под сень знакомой крыши.
Все спит в лесу и на реке,
Залитой лунными лучами.
Но что там? Выстрел вдалеке, —
Быть может, друг расстрелян палачами!
Быть может, одолевший враг
Всадил безумцу пулю в тело.
Увы, не все умны, как Флакк{110}, —
Он уцелел, бежав от битвы смело!
Вновь треск… Не в честь ли Гете пир?{111}
Иль, новым пламенем согрета,
Вернулась Зоннтаг{112} в шумный мир
И славит лиру дряхлую ракета?
А Лист? О милый Франц, он жив!
Он не заколот в бойне дикой,
Не пал среди венгерских нив,
Пронзенный царской иль кроатской пикой.
Пусть кровью изошла страна,
Пускай раздавлена свобода, —
Что ж, дело Франца сторона,
И шпагу он не вынет из комода.
Он жив, наш Франц! Когда-нибудь
Он сможет прежнею отвагой
В кругу своих внучат хвастнуть:
«Таков я был, так сделал выпад шпагой».
О, как моя вскипает кровь
При слове «Венгрия»!{113} Мне тесен
Немецкий мой камзол, и вновь
Я слышу трубы, зов знакомых песен.
Опять звучит в душе моей,
Как шум далекого потока,
Песнь о героях прошлых дней,
О Нибелунгах, павших жертвой рока.
Седая быль повторена,
Как будто вспять вернулись годы.
Пусть изменились имена —
В сердцах героев тот же дух свободы.
Им так же гибель рок судил:
Хоть стяги реют в гордом строе, —
Пред властью грубых, темных сил
Обречены падению герои.
С быком вступил в союз медведь,{114}
Ты пал, мадьяр, в неравном споре,
Но верь мне — лучше умереть,
Чем дни влачить, подобно нам, в позоре.
И ведь хозяева твои —
Вполне пристойная скотина,
А мы — рабы осла, свиньи,
В вонючем псе признали господина!
Лай, хрюканье — спасенья нет,
И что ни день — смердит сильнее.
Но не волнуйся так, поэт, —
Ты нездоров, и помолчать — вернее.
Дурные сны
Перевод А. Ефременкова
Во сне я был и юн и весел снова.
Вот сельский домик наш, обрыв под ним,
Вот по тропинке с берега крутого
С Оттилией мы взапуски бежим.
Как сложена! Как сладостно мигают
Ее русалочьи глаза порой!
И ножкой крепко так она ступает, —
Вся сочетанье силы с красотой.
Звук голоса так чист и так сердечен,
Что кажется: сама душа поет,
А тон ее речей умом отмечен;
Бутону роз подобен алый рот.
И вовсе не любовью я взволнован, —
Не в грезах я и не в чаду страстей, —
Но странно так малюткой очарован,
Целую с тайной дрожью руку ей.
Мне помнится: склонившись над водою
И лилию сорвав, я ей сказал:
«Возьми цветок и будь моей женою,
Чтоб кротким я, как ты, — счастливым стал».
Но что ответила она, не знаю, —
Я вдруг проснулся… Вижу: брезжит свет,
И снова — комната, где я, страдая,
Лежу, неизлечимый, столько лет.
Ознакомительная версия.
