Том 1. Стихотворения. Поэмы - Константин Михайлович Симонов

Пришло письмо из Аргентины

несчастной матери от сына.

Рассказывать ли все сначала,

как в муках мать его рожала,

как колыбель его качала,

как утром в школу провожала…

Иль прямо начинать с той ночи,

что всех ночей была короче:

когда с улыбкою печальной

он заглянул в родные очи

и в бой пошел, как мы с тобою,

в тот, первый, что мы проиграли,

и ранен был на поле боя,

и мы его не подобрали.

(Теперь отыщутся, пожалуй,

такие, что поправить рады:

мол, на войне так не бывало…

Нет, так бывало, – лгать не надо!)

Он в плен попал не на коленях,

он сдался не по доброй воле,

а потому, что отступленье

таких, как он, бросало в поле.

В бою не отступив ни шагу,

он, раненный, пропал под Оршей.

И я до самого рейхстага,

что сталось с ним, не слышал больше,

не знал – и до сих пор не знаю, –

в каких он лагерях скитался,

как он лежал, от ран стеная,

как умирал, как жив остался;

какие он хлебал помои,

какие получал побои,

пока почти четыре года

мы до Берлина шли с тобою.

За Эльбой, в мае было дело:

нас служба привела и случай

в тот самый лагерь, где сидел он

за проволокою колючей.

Я по дороге проезжал там

с американским провожатым

и вдруг увидел странный лагерь:

как кровь – на проволоке – флаги;

на вышках, по углам квадрата,

там, где эсэсовцы когда-то,

наверно, день и ночь сидели,

американские солдаты

разгуливали и свистели.

Я настоял на том, что надо

заехать нам туда сейчас же.

И вот – уже мы за оградой,

среди стоящих, и сидящих,

и прямо на полу лежащих,

дошедших до изнеможенья

людей советских, в плен попавших

в том – сорок первом – в окруженьях.

Погоны наши им вначале

узнать своих в нас помешали,

Но вот вскочили, вот догнали,

спросили, вскрикнули, узнали!

И я, чтоб было всем виднее,

руками вскинутый на бочку,

кричу, от счастья сам бледнея,

что бедам и разлукам – точка!

Я говорил, что без изъятья

всем, кто в плену был долгу верен,

откроет родина объятья,

жена и мать откроют двери!

Как после долгого мороза,

людей оттаивали лица.

Из глаз их брызнувшие слезы

и в смертный час мне будут сниться!

Счастливей нет и нету горше

тех лиц, еще с печатью ада,

и взгляда – вдруг, среди всех взглядов, –

его, пропавшего под Оршей,

его, стоявшего тут рядом!

– Когда, – глазами ждал ответа, –

домой? – Душа его летела.

Я дам присягу, видев это,

что он был наш душой и телом,

что, взятый в плен на поле боя,

пройдя фашистские