Даниил Хармс - Том 1. Авиация превращений

Бежала лошадь очень быстро
ее хозяин турондул.
Но вот уже Елагин остров
им путь собой перегородил.
Возница тут же запыхавшись
снял тулуп и лег в кровать
Четыре ночи спал обнявшись
его хотели покарать
но ты вскочил недавно спящий
наскоро запер письменный ящик
и не терпя позора фальши
через минуту ехал дальше
бежала лошадь очень быстро
казалось нет ее конца
вдруг прозвучал пустынный выстрел
поймав телегу и бойца.
Кто стреляет в эту пору?
Спросил потусторонний страж
седок и лошадь мчатся в прорубь
их головы объяла дрожь,
их туловища были с дыркой.
Мечтал скакун. Хозяин фыркал,
внемля блеянью овцы,
держа лошадь под уздцы.
Он был уже немного скучный,
так неожиданно умерев.
Пред ним кафтан благополучный
лежал, местами прогорев.
Скакали день и ночь гусары,
перекликаясь от тоски.
Карета плавала. Рессоры
ломались поперек доски.
Но вот седок ее убогий
ожил быстро как олень
перескочил на брег пологий
а дальше прыгнуть было лень.
О, как <нрзб.> эта местность,
подумал он, смолчав.
К нему уже со всей окрестности
несли седеющих волчат.
Петроний встал под эти сосны
я лик и нет пощады вам —
звучал его привет несносный
телега ехала к дровам.
В ту пору выстрелом не тронут
возница голову склонил
пусть живут себе тритоны
он небеса о том молил.
Его лошадка и тележка
стучала мимо дачных мест
а легкоперое колешко
высказывало свой протест.
Не езжал бы ты, мужик,
в этот сумрачный огород.
Вон колено твое дрожит
ты сам дрожишь наоборот
ты убит в четыре места
под угрозой топора
кличет на ветру невеста
ей тоже умереть пора.
Она завертывается в полотна
и раз два три молчит как пень.
но тут вошел гучар болотный
и промолчал. Он был слепень
и уехал набекрень.
Ему вдогонку пуля выла
он скакал закрыв глаза
все завертелось и уплыло
как муравей и стрекоза.
Бежала лошадь очень быстро
гусар качался на седле.
Там вперемежку дождик прыскал
избушка тухнула в селе
их путь лежал немного криво
уж понедельник наступил
— мне мешает эта грива,—
казак нечайно говорил.
Он был убит и уничтожен
потом в железный ящик вложен
и как-то утречком весной
был похоронен под сосной.
Прощай казак турецкий воин
мы печалимся и воем
нам эту смерть не пережить.
Тут под сосной казак лежит.

друг за другом шёл народ
ужимки тая в лице звериные
он шёл все прямо потом наоборот
летели поля необозримые
там где зелёный косогор
река поворачивала круто
был народ как пуля скор
и невинен был как утро невиден
еще пройдя с полсотни вёрст
кто то крикнул: «земля».
кто то сразу вытянул перст
но дальше итти было нельзя.
уж над людьми колыхалась ночь
проплывало [тысяча] миллион годин
уж не шагом они а в скочь
торапилися как один
и ещё прошло 20 лет
все умерли как по заказу
<1 ст. нрзб.>
им с двух сторон по глазу

Мы спешим на этот зов
эти стоны этих сов
этих отроков послушных
в шлемах памятных и душных
не сменяем колпака
этой осенью пока
на колпак остроконечный
со звездою поперечной
с пятилучною звездой
с верхоконною ездой
и два воина глядели
ждите нас в конце недели
чай лишь утренний сольют
мы приедем под салют.

Как-то бабушка махнула
и тотчас же паровоз
детям подал и сказал:
пейте кашу и сундук.
Утром дети шли назад
сели дети на забор
и сказали: вороной
поработай, я не буду,
Маша тоже не такая —
как хотите может быть
мы залижем и песочек
то что небо выразило
вылезайте на вокзале
здравствуй здравствуй Грузия
как нам выйти из нее
мимо этого большого
на заборе — ах вы дети —
вырастала палеандра
и влетая на вагоны
перемыла не того
кто налима с перепугу
оградил семью волами
вынул деньги из кармана
деньги серые в лице.
Ну так вот, а дальше прели
все супа — сказала тетя
все чижи — сказал покойник
даже тело опустилось
и чирикало любезно,
но зато немного скучно
и как будто бы назад.
Дети слушали обедню
надевая на плечо
мышка бегала в передник
раздирая два плеча,
а грузинка на пороге
все твердила. А грузин
перегнувшись под горою
шарил пальцами в грязи.

Где скакуны поводья рвут,
согнув хребты мостами,
пророк дерзает вниз ко рву
сойти прохладными устами.
О непокорный! Что же ты
глядишь на взмыленную воду?
Теребит буря твой хохол,
потом щеку облобызает,
Тебя девический обман
не веселит. Мечты бесскладно
придут порой. Веслом о берег
стукнет всадник.
Уж пуст — челнок.
Уж тучен — гребень.
И, тщетно требуя поймать
в реке сапог, рыдает мать.
Ей девочка приносит завтрак:
бутылку молока и сыр,
а в сумке прятает на завтра
его красивые усы.
В трактире кончилась попойка.
Заря повисла над мостом.
Фома ненужную копейку
бросает в воду. Ночь прошла.
И девочка снимает платье,
кольцо и головной убор,
свистит, как я, в четыре пальца
и прыгает через забор.
Ищи! Никто тебе помехой
не встанет на пути твоём.
Она ушла, а он уехал
и вновь вернулися вдвоём.
Как загорели щёки их!
Как взгляд послушный вдруг притих!
За ними горница пуста,
и растворились их уста:
 — Мы плыли ночью. Было тихо.
Я пела песню. Милый грёб.
Но вдруг ныряет тигр плавучий
пред нашей лодкой поперёк.
Я огляделась вкруг. Фонтанка,
проснувшись, знаменье творит.
За полночь звякают стаканы.
Мой брат стучится: отвори!
Всю ночь катались волны мимо.
Купался зверь. Пустела даль.
Бежали дети. А за ними
несли корону и медаль.
И вот, где кони рвут поводья,
согнув хребты, сбегают вниз,
ноздрями красными поводят
и бьют копытом седока, —
мы голос ласковый слыхали.
Земля вертелась в голос тот.
И гром и буря утихали.
И платье сохло на ветру.
И, волчьим шагом оступаясь,
на мост восходит горд и лих
пророк. А мы не плыли дальше,
на брег скакая женихом.

Люди спят:
урлы-мурлы.
Над людьми
парят орлы.
Люди спят,
и ночь пуста.
Сторож ходит вкруг куста.
Сторож он
не то, что ты,
сон блудливый,
как мечты.
Сон ленивый, как перелет,
руки длинные, как переплет.

Друг за другом люди спят:
все укрылися до пят.
Мы давно покоя рыщем.
Дым стоит над их жилищем.

Голубь-турман вьет гнездо.
Подъезжал к крыльцу ездок.
Пыхот слышался машин.
Дева падала в кувшин.
Ноги падали в овраг.
Леший бегал —
Людий враг.
Плыл орел.
Ночь мерцала —
путник брел.
Люди спали —
я не спал:
деньги я пересыпал.
Я считал свое богатство.
Это было святотатство.
Я все ночку сторожил!
Я так деньгами дорожил.

Ногу на ногу заложив
Велимир сидит. Он жив.