Роберт Рождественский - Это время

Их напрасно весь день искали.
Вдалеке
от привычных дорог
катерок посадило на камни.
Уходил на дно
катерок.
Экипаж катерочка —
четверо,
да еще пассажирка одна…
Видно, так судьбою начертано,
что вода
чересчур холодна.

Знали все
(зачем утешаться
и надеяться на чудеса?) —
в этом климате можно держаться
на поверхности
полчаса,
а потом…
Да ну его к черту!
Все равно не спасется никто…
Капитан
взглянул на девчонку:
— Парни,
ей-то это
за что?!
Мы
пожили не так уж мало,
а она
всего ничего…
Но ведь есть на катере
мачта!
Это ж —
лодка на одного!..
И не надо, сестренка, плакать,,.
Мы немножко
обманем смерть…

А она:
— Не умею плавать…—
Он:
— Тебе и не надо уметь!..
Мы привяжем тебя,
спеленаем —
не утонешь во веки веков…
Только ты постарайся, родная,
доплыви за нас,
мужиков.
Может, холод взять не успеет…
В общем,
кончим этот базар!
Передашь наши письма на берег.
Приготовься.
Я все сказал…

…Первый написал коротко:
«Извини за почерк —
холодно.
Извини за кляксы —
мокро.
Так и потонуть
можно.
Если не придет к нам
спасенье,
выйди замуж.
Твой Сеня…»

А второй
на лоб сдвинул шапку.
Передал письмо.
Ножкой шаркнул.
А в письме:
«Натаха!
Рыдать погоди!
Слезы
неполезны для красавицы…
Мы еще поплаваем!
Все впереди!
Все впереди,
кроме задницы…»

Третий
к рубке вздыбленной
плечом привалился,
шевелил губами —
широк да невезуч.
То ли — матерился,
то ли — молился,
то ли — что-то важное
учил наизусть.
«Бывшая жена моя,
кончай свою дележку —
простыни-подушки,
чашки-сапоги…
Сбереги Алешку!
Алешку.
Алешку.
Сбереги мне
сына.
Алешку сбереги…
Знаю, что меня ты
любила
понарошку.
Но теперь —
хоть мертвому! —
перечить не моги:
сбереги Алешку.
Алешку.
Алешку»
Я тебя прощаю,
Алешку сбереги!..»

А четвертый
буркнул нехотя:
— Некому писать!..
Да и — некогда…

…Письма спрятаны в целлофане.
(Лица мокрые,
будто в крови.)
Помолчали.
Поцеловали.
И сказали глухо:
— Живи…—
Подступившие слезы вытерши,
привязали, сказали:
— Выдержи…—
Оттолкнули,
сказали:
— Выплыви…—
И смотрели вслед,
пока видели…

И плыла она по Байкалу.
И кричала,
сходя с ума!
То ль —
от гибели убегала,
то ли —
к гибели
шла сама.
Паутинка ее дыханья
обрывалась у самого
рта.
И накатывалась,
громыхая,
фиолетовая темнота!
И давили
чужие письма.
И волна как ожог была…
Почтальонша,
самоубийца —
все плыла она,
все плыла.
Все качалась
под ветром
отчаянным,
ослепительным,
низовым…
И была она
Чрезвычайным
Полномочным Послом
к живым!
Долгим эхом,
посмертным жестом,
вдовьим стоном
на много дней…

…А потом
вертолетный прожектор,
чуть качаясь,
повис
над ней.

Охота!
Настала охота!..
Раздолье
неравной игры.
Забава.
Мужская работа
еще с допещерной поры,
В душе,
оглушенной азартом,
почти что звериный инстинкт!..

Как лихо
над озером завтра
веселая дробь засвистит!
Какая потеха начнется!
Какая удача придет!..
И лес
от удара качнется.
И лось
на колени падет.
И будут
кровавые перья
беспомощно плыть по реке…
И станет
сплошным нетерпеньем
двустволка
в счастливой руке!..
Эгей, сапоги-скороходы!
Догнать!
обнаружить!
добыть!..

Как все-таки людям охота
однажды
кого-то убить.

Хочу,
чтоб в пожизненной теореме
доказано было
судьбой и строкою:
я жил в эту пору.
Жил в это время.
В это.
А не в какое другое.
Всходили
знамена его и знаменья.
Пылали
проклятья его и скрижали…
Наверно,
мы все-таки
что-то сумели.
Наверно,
мы всё-таки
что-то сказали…
Проходит по ельнику зыбь ветровая…
А память,
людей оставляя в покое,
рубцуясь
и вроде бы заживая,—
болит к непогоде,
болит к непогоде.

Из объятий моды
не уйдешь, не вырвешься.
Мир заштамповался!
он сошел с ума!
Это —
наказание,
это —
вроде вируса:
модные лекарства,
брюки
и дома.
Стали вдруг похожими
центры и окраины,
сумрачные будни,
грохоты торжеств…
Женщина экранная
волосы поправила,—
все земные женщины
повторили жест…
Ты танцуешь бодро
то, что мир танцует,
и покорно носишь
то, что носит он.
Мода отвергает,
мода указует,
шепчет и подсказывает
с четырех сторон.
Обладает мода
силою убойной.
Украшает время.
Ослабляет боль.
Ты по телевизору смотришь матч футбольный,
и сидит полмира
рядышком с тобой!
И какая разница,
грек ты иль испанец,
финн или малаец,
серб или индус!
Есть еще различия
в отпечатках пальцев,
нет почти различий
в отпечатках душ!
Все твои желания
модой предусмотрены,
превратилась мода
в Книгу Бытия…

Хорошо, что есть еще
женщина немодная.
Милая.
Усталая.
Навсегда моя.

— Снова дралась во дворе?..

— Aга!
Мама,
но я не плакала!..
Вырасту —
выучусь на моряка.
Я уже в ванне
плавала!..

— Боже,
не девочка, а беда!
сил моих больше нету…

— Мама,
а вырасту я когда?..

— Вырастешь!
Ешь котлету…

— Мама,
купим живого коня?..

— Коня?!
Да что ж это делается?..

— Мама,
а в летчики примут меня?..

Примут.
Куда они денутся?!
Ты же из каждого,
сатана,
душу
сумеешь вытрясти!..

— Мама,
а правда, что будет
война
и я не успею
вырасти?..

Мир
мечется без сна
в смертельных
передрягах.
И вся надежда
на
космических варягов.
Я слушал,
что они
должны предстать пред нами
в сверкании брони
и в ореоле знаний.
В особый час
прийти,
в последний миг
примчаться
и шар земной
спасти
от страшного несчастья.
Все сложности Земли
решить
легко и быстро…
Ах, если бы смогли!
Ах, если бы так было!..
Но лики звезд
мертвы,
там не найдешь спасенья.
Варягов нет —
увы!..

А Землю,
эту Землю
с ее мельканьем дней,
с ее разливом вешним
и всем,
что есть на ней,
то — вечным,
то — невечным,
с березкой на пути,
полями
и лесами,—
обязаны спасти
и защитить
мы сами…
Над вечностью склонясь,
большая и цветная,
Земля
глядит на нас,
любя
и проклиная.
Укор —
в глазах озер
и грусть —
в безбрежной шири…

А если не спасем,
зачем тогда
мы жили?