Фернандо Пессоа - Элегия тени

Я так хочу расслушать немоту…
Не ветер и не трепет перелеска —
Но третий звук, который посреди…
          Он хочет раствориться на лету,
          Чужой всему, что явственно и веско, —
          И потому его не береди.

Не говори! Молчанья не тревожь!
Любовь – потом, а прежде – эти звуки.
Мы эти звуки нежностью убьем…
          Бесплотная и сладостная дрожь
          Идет на смену застарелой муке
          И будоражит вечным забытьем.

Откуда дрожь? От трепетной листвы?
Иль может – от предчувствуемых песен?
Что было лаской – пагубно во сне.
          Ты вновь со мною – и леса мертвы;
          Ты вновь со мной – и ветер бессловесен.
          И я с тобой – и мы наедине…

Доносится ли ветер
До слуха моего…
А может быть, молчанье;
А может, ничего…

Меня тревожит нечто,
Чего не обрету,
Но только всей душою
Предчувствую беду, —

И в то же время знаю:
Тревога пронеслась.
Где сам я? Где былое?
И где меж нами связь?

Я назову тоской, быть может,
И может быть, тогда пойму
Все то, что гложет и тревожит,
Я сам не знаю почему.

Тоска. И с ней не разлучиться,
Не распроститься никогда
До той поры, пока лучится
Недостижимая звезда.

Но если звезды не со мною,
То остальное – все одно;
И я ладони приоткрою,
Где праха пыльного полно.

Ты даришь, память-чудотворка,
Мне все не бывшее дотоль,
И мне твоя недоговорка
Страшней, чем подлинная боль.

Создать же фей, лишенных плоти, —
Так много отнимает сил…
Я предаю в моей дремоте
Богов, которых сотворил…

Но ты отбрасываешь путы,
Из небыли рождаешь явь…
Верни в счастливые минуты —
И там расплаканным оставь.

Меж луной и темным бором,
Между мною и не мной —
Я крадусь пугливым вором
Между лесом и луной.
Все таится перед взором,
Все укрыто пеленой.

Меж волною и удачей,
Не в былом и не во сне —
Я уже отплакал плачи
По удаче и волне.
Все здесь так – и все иначе,
Все растает в тишине.

Кто глухи и незрячи,
Те душами тверды.
А я живу иначе,
На разные лады.

Благословляя разум,
Гляжу на бытие,
Гляжу невинным глазом:
Ничто здесь не мое.

Зато я так приметлив
И так слиянен с ним,
Что тут же, не замедлив,
Я делаюсь иным.

Где сколотые кромки,
Где мир испорошен,
Я разобьюсь в обломки,
На множество персон.

Когда в себя былого
Я новый загляну,
Я собственную снова
Провижу глубину.

Как суша, как пучины,
Как свод над головой,
Что якобы едины,
Я – разный и не свой.

Где сколотые кромки,
Где все разорвалось,
Я сам – свои обломки,
Живущие поврозь.

И коль взираю вчуже,
Коль тот я и не тот,
К последнему чему же
Душа моя придет?

Ищу приноровленья
К деяниям Творца,
Чье дело и веленье —
Меняться без конца.

И, уподобясь Богу,
Я мифы создаю:
Весь мир, свою дорогу —
И подлинность свою.

Утешься, сердце! Бейся без надрыва!
За гранью дней придут иные дни —
Свершится диво, ибо хочешь дива.
Тоску свою пустую отгони
И счастья дожидайся терпеливо.

Увы мечтам, которые кляну!
Надежде, что собою лишь богата!
Как если кто ерошит седину —
И уж не тот, каким он был когда-то.
Постичь ли сон, не повредивши сну?

Усни же, сердце! Ибо для сновидца
Уснул рассудок и закон уснул.
Ему нужны потемки без границы —
И мировой торжественный прогул,
Покуда все во все преобратится.

Лукавы все слова. Ищи себе покоя!
Предвечной тишине с тобою быть позволь!
Как мутный вал на побережие морское,
          На сердце наплывает боль.

Ее не опознать, коль чувства сразу смяты;
Лишь лунная дорожка до сих пор жива,
Да живы время, тающие ароматы
          И все грядущие слова.

И коль дано искусством или чудом
Постигнуть все, чем нас постигнет рок, —
Даруй не знать, даруй, чтобы под спудом
Остаток дней невидимо протек.

Грядущее – оно ли будет ново?
И нынешней минуты не пойму.
Я помню, что явился из былого,
Не ведая, куда и почему.

Все то, чего у будущего просят,
Верну я во владение судеб,
Влюбленный в тень, что листья мне отбросят,
Счастливый тем, что к будущему слеп.

Сползут ли туманы со склона,
Опять ли вершину обложат…
Душа поглядит отстраненно
И видит, что видеть – не может.
То гуще, то реже туманы…
Они существуют, а мне-то —
Терзаться, жива ли отмета
От радости или от раны,
Не зная, хочу ли ответа.

Уже так мало боли
За тех, кого люблю или люблю почти.
Я есмь корабль, вставший на приколе,
Дабы в недвижности дорогу обрести.

Уже осталось мало
От всех стремлений и труда:
Вернулся с карнавала
Таким, каким ушел туда.

Таким, кому и сбыться,
И недосбыться – все равно.
Засматриваю в лица,
В которые засматривал давно.

Хоть всякий облик скрыт,
Но знаю наперед,
Что настоящий вид
Обманом оплетет.

А чувства тем и живы,
Что вспомнить не смогли
Про шквальные порывы
В оставленной дали.

Слеза не ослепляет глаза.
Я узнаю,
Что музыки доносит фраза:
Я вижу детство, мать мою,
Наш дом старинный
И ужас времени-стремнины
И жизни, шепчущей: убью!
Я цепенею.
И жизнь – я порываю с нею,
Я все бесплотней, все незримей…
Играет мать. Я узнаю
Родные ласковые руки.
Они ударами скупыми
Из клавиш извлекают звуки
(О, сколько муки!).
«Тот вечер в Лиме».

Я вижу светлую картину!
Я сам оказываюсь там.
От жидких лунных бликов отодвину
Глаза, открытые мечтам.

Но чу! уже конец мелодий…
Мечтаю, как всегда мечтал,
Своей не веруя природе,
Без твердых правил и начал —

И, словно опием вспоенный,
Всепомнящий и посторонний,
Принцессам раздаю короны,
Не позаботившись о троне.

Я канул в музыки реку,
Что хлынула на зов заклятий.
Душа оборванным дитятей
Забилась в дальнем уголке.
Ее лишь берегу
В миру, не знающем изъятий, —
Ее заплату на заплате
И сон, летящий налегке.

Но, мама, назови мне имя
Богов, ответивших бы, ввысь
Иль вниз идти мне за моими
Виденьями, чтоб там сбылись.
«Тот вечер в Лиме».

О сердце, разорвись!

О сон! в тебе едином нет обмана.
Сновидеть – высочайший из даров.
Зачем любовь, когда гноится рана,
А сверху – белой мантии покров?

И боги все в изгнанье удалятся,
И мифы минут, словно карнавал;
И все мы как захожие паяцы,
Которых неизбежно ждет провал.

Уснуть и спать! Упрятаться за форты
От мыслей и от козней естества,
Чтоб только в сон, к иному сну простертый,
Сквозь окна, приоткрытые едва,

Не гомоном без лада и без толка —
Но сумерками ужас проползал,
А мысли распадались, как метелка,
Которую юродивый вязал.

Твой голос, достойный оплакивать бога,
Чертогом вознесся и к жизни воззвал
У несуществующих окон чертога
Над всеми причалами сущий Причал.

Угаснувшей радуги полуполоски…
Ее отголоски, мечту окрылив,
Теперь окаймили печальный и плоский
Над всеми заливами сущий Залив.

Унынье за окнами топко и голо,
И стелется хмарь закоулками дрем…
Привез мою гибель и ждет у прикола
Над всеми паромами сущий Паром.

Во мне безмыслие такое,
Такая греза наяву,
Что не зову ее тоскою
И даже бредом не зову.

Моя душа почти ослепла,
Высматривая, как в чаду,
Поверх остывшей горки пепла
Мою последнюю звезду.

Вся жизнь продымлена до мига,
А мира зыбкого закон —
Все та же призрачная книга
Непостигаемых письмен.

Сердце опоздало. Может статься, к сроку,
Знай оно любовь, поспело бы оно.
Если та была, то все равно без проку;
Значит, места нет ни скорби, ни упреку:
Сердце опоздало. Все уже равно.

И с подменным сердцем, в зависть бутафорам,
Мы бредем по миру. Сердце мне вернуть
В силах лишь чужое сердце, по котором
Сердце бы забилось – и его повтором
Вызвало из праха собственную суть.

Нет иного сердца, и другой тропы нет,
Кроме как холодный вытоптанный след
Между сном, что минет, и тоской, что минет:
Кто на пару с сердцем ловко арлекинит,
Точно так же канет, в яме волчьей сгинет.
Нет иной дороги, и надежды – нет.