и ничего при этом не делать.
Раньше — спешил, торопился, успевал по пять дел разом или лез на
стену от скуки. Теперь — наблюдает, и течение времени как будто
обходит Джона стороной, как бурный горный ручей обходит большие
камни.
Не обходит, конечно, а обтачивает. Джону ещё нет сорока. Но кожа
его уже покрылась бледными солнечными пятнами — раньше никто не
рассказывал, что в горах нужно использовать SPF.
Поднимаясь на Эверест, он думал, что готов к любой нагрузке.
Столько опыта за плечами — не профессиональный альпинист, конечно, но обошёл все вершины родной страны.
21
Правда, Денали немногим больше шести тысяч метров, тогда как
Зона смерти начинается в районе восьми. «Разве может гора убивать»,
— улыбался Джон прежде, чем почувствовал, как Эверест играет с ним, пытаясь убить.
Но хуже игры, в которую играла гора, была игра, затеянная людьми.
К весне 2017 года, когда Джон поднимался на вершину мира, в крити-ческой зоне погибло уже более двухсот людей. Практически все они
там и остались — унести тело и опасно, и нечеловечески дорого: не
меньше, чем семьдесят тысяч долларов.
Ещё в базовом лагере руководитель коммерческой экспедиции, к
которой присоединился Джон, предупреждал об угнетающем впечат-лении, которое может оставить Радужная долина. Чудесное название
совсем не радугу имеет в виду, но цветную россыпь мёртвых альпинистов в ярких костюмах и ярко-оранжевых использованных кислород-ных баллонов.
Когда команда прошла полпути в Зоне смерти, старший проводник, заглянув в небольшую пещеру на склоне, констатировал: «Восемь с
половиной тысяч метров, ребята!» Из почти девяти тысяч осталось
всего триста пятьдесят: не время отдыхать и совсем не время задумы-ваться о смерти. И всё же альпинисты поникли: каждый из них знал, что это значит. Не радостная весть. Не столб с мотивирующей под-писью: «Вы почти у вершины! Так держать!»
Пещера Зелёных ботинок — вмёрзшего в лёд тела, которое покоится
на вершине больше тридцати лет. Джон старался отвести взгляд.
Заставить себя полюбоваться пейзажем. В конце концов, сосредото-читься на спине идущего впереди, в связке с ним.
И всё равно смотрел. Его глаза будто зумировали в этот момент.
Взгляд застилало салатовое пятно: язычок с надписью Ko ach.
Джон наливает кофе. Руки дрожат, и в чашке чуть ли не меньше
напитка, чем на столешнице вокруг.
Он не смог порадоваться вершине, когда достиг её. Не запомнил, как выглядит мир, если смотреть на него с самой высокой точки.
22
Отказался от фотографии со своей группой. Чуть не забыл оставить
Эвересту маленький сувенир, подготовленный мамой — магнитик из
Пасадены — а когда вспомнил, засунул магнитик поглубже в карман.
«Я уйду отсюда бесследно, — думал Джон. — Я ничего не оставлю тут, Эверест, не сделаю твою ношу ещё тяжелей».
Сейчас Джон тонет в воспоминаниях, и его до костей пробирает
холод. Но тогда, на вершине, ему было жарко, казалось, что он возго-релся под всеми слоями одежды, он даже чувствовал запах гари. Он
хотел раздеться — проводник остановил. Оказалось, Джону совсем не
жарко: у него галлюцинации от кислородного голодания.
Проходя Радужную долину на обратном пути, Джон всё пытался
ступать, не открывая глаз. Несколько раз споткнулся и упал: шерпам-проводникам приходилось его ловить, увеличивая растраты сил, и он
всё-таки начал смотреть под ноги. Белый снег. Красные ботинки.
Разноцветная мусорная роспись.
Пытался что-то поднять — голова закружилась, кровь прилила к
ушам, зашумела в них, как океан.
Больше не пытался. Слабак.
Интересно, после истории с Дэвидом Шарпом кто-то ещё надевал
на восхождение зелёные ботинки?
В верхнем лагере, словно одержимый, рассматривал обувь каждого.
Все цвета, кроме сочной зелени. Совпадение ли?
Спускаясь, Джон обещал себе сделать что-нибудь, чтобы остановить экологическую катастрофу на Эвересте.
Спустившись, постарался навсегда об этом забыть.
Он больше не ходил в горы. Он в целом больше никуда не ходил, кроме закусочной у дома, супермаркета и офиса. Жизнь превратилась
в замкнутый круг: утро, зачастую начинавшееся с панической атаки; неплотный завтрак — на голодный желудок лучше думается; работа; подработка; чёрный кофе, разбавленный виски — для сладости; видеоигра; кровать.
Джон не может позволить себе яркой жизни — он выплачивает
23
долги.
Джон не может позволить себе яркой жизни — он вернулся оттуда, где навсегда осталось двести человек — великих альпинистов прошлого: рекордсменов, первопроходцев, профессионалов
«Быть может, гора забирает себе самых лучших», — думал Джон, сортируя мусор. Кофейную жижу — отдельно. Фильтр — отдельно.
Стекло — отдельно. Алюминиевую крышку — отдельно.
Джон почти забыл. Почти обо всём забыл. Два года: не такой уж и
большой срок, верно? Хитрая память справлялась быстро.
А потом — эти новости: столпотворение на Эвересте. Позавчера
поднялось двести человек. Вчера планировало семьсот. Коммерческие
экспедиции. Непрофессионалы. У большинства Эверест — первый
восьмитысячник и первая гора в Гималаях. Такие же новички, как и
Джон.
Восемь из них уже умерло. Это восемь тел, которые пополнят
Радужную долину. Сколько ещё человек погибнет в этом году? Сколько
ещё человек погибнет, прежде чем белоснежная вершина Эвереста
покроется телами и мусором так, что от белого не останется и следа?
«Человек разрушает всё прекрасное, что есть вокруг него. Человек
лезет, куда его не просили, возомнив себя всемогущим, представив-шись центром вселенной. Человек думает, что что угодно может себе
позволить!» — злится Джон. Горячий кофе обжигает его изнутри, и с
каждым глотком он всё раздражённее. А хуже всего — то, что и сам он —
такой человек, и если бы он сам не залез, куда не следовало, он бы
никогда не понял, что человеку лучше бы не высовываться из дома, чтобы не портить собой этот прекрасный мир.
Джон вскипает всё сильнее. Последний глоток кофе встаёт у него
поперёк горла. Оглушительно кашляя, он заплёвывает и самого себя, и
стол.
Стягивает футболку, вытирает ей кофе, несёт в стирку. Джону
становится мерзко от самого себя. Два года назад он был на вершине
мира, сейчас — на дне. Обозлённый на всё и всех, ничтожный и медлен-24
но спивающийся. «Если бы ты хоть на йоту поверил, что можешь что-то изменить, что бы ты успел сделать за это время?»
Джон редко включает свет в спальне и редко в ней убирается. Но
сейчас ему хочется распахнуть шторы. В это время суток солнце
особенно ярко светит в его окно, даже прожаривает воздух, подсвечи-вает блестящие пылинки. Джон открывает шкаф, выбирает белую
футболку — обычно такую жалко носить. Закидывает на плечи рюкзак
и выходит из дома. «Я больше не буду забывать, — думает Джон. — Я
буду
