Набат
Вот в набат забили:
Или праздник, или —
Надвигается, как встарь, чума!
Заглушая лиру,
Звон идет по миру, —
Может быть, сошел звонарь с ума!
Следом за тем погребальным набатом
Страх овладеет сестрою и братом,
Съежимся мы ногами чумы,
Путь уступая гробам и солдатам.
Нет, звонарь не болен:
Слышно с колоколен,
Как печатает шаги судьба.
Догорают угли
Там, где были джунгли;
Тупо топчут сапоги хлеба.
Выход один беднякам и богатым:
Смерть — это самый бесстрастный анатом.
Все мы равны перед ликом войны,
Только привычней чуть-чуть азиатам.
Не в леса одета
Бедная планета,
Нет, — огнем согрета мать— Земля!
А когда остынет —
Станет мир пустыней,
Вновь придется начинать с нуля.
Всех нас зовут зазывалы из пекла —
Выпить на празднике пыли и пепла,
Потанцевать с одноглазым циклопом,
Понаблюдать за всемирным потопом.
Не во сне все это,
Это близко где-то —
Запах тленья, черный дым и гарь.
Звон все глуше: видно,
Сверху лучше видно —
Стал от ужаса седым звонарь.
Бей же, звонарь, разбуди полусонных,
Предупреди беззаботных влюбленных,
Что хорошо будет в мире сожженном
Лишь мертвецам и еще не рожденным!
Миф этот в детстве каждый прочел черт побери! —
Парень один к счастью прошел сквозь лабиринт.
Кто-то хотел парня убить, — видно, со зла, —
Но царская дочь путеводную нить парню дала…
С древним сюжетом
Знаком не один ты.
В городе этом —
Сплошь лабиринты:
Трудно дышать,
Не отыскать воздух и свет…
И у меня дело неладно:
Я потерял нить Ариадны!
Словно в час пик,
Всюду тупик —
выхода нет!
Древний герой ниточку ту крепко держал:
И слепоту, и немоту — все испытал;
И духоту, и черноту жадно глотал.
И долго руками одну пустоту парень хватал.
Сколько их бьется,
Людей одиноких,
В душных колодцах
Улиц глубоких!
Я тороплюсь,
В горло вцеплюсь — вырву ответ!
Слышится смех: зря вы спешите,
Поздно! У всех порваны нити!
Хаос, возня…
И у меня —
выхода нет!
Злобный король в этой стране повелевал,
Бык Минотавр ждал в тишине — и убивал.
Лишь одному это дано — смерть миновать:
Только одно, только одно — нить не порвать!
Кончилось лето,
Зима на подходе,
Люди одеты
Не по погоде, —
Видно, подолгу
Ищут без толку
слабый просвет.
Холодно — пусть! Всё заберите.
Я задохнусь здесь, в лабиринте:
Наверняка:
Из тупика выхода нет!
Древним затея их удалась — ну и дела!
Нитка любви не порвалась, не подвела.
Свет впереди! Именно там хрупкий ледок:
Легок герой, а Минотавр — с голода сдох!
Здесь, в лабиринте,
Мечутся люди:
Рядом — смотрите! —
Жертвы и судьи, —
Здесь, в темноте,
Эти и те чествуют ночь.
Крики и вопли — всё без вниманья!..
Я не желаю в эту компанью!
Кто меня ждет,
Знаю — придет, выведет прочь.
Только пришла бы,
Только нашла бы —
И поняла бы:
Нитка ослабла…
Да, так и есть:
Ты уже здесь — будет и свет!
Руки сцепились до миллиметра,
Всё — мы уходим к свету и ветру, —
Прямо сквозь тьму,
Где — одному выхода нет!..
«Водой наполненные горсти…»
Водой наполненные горсти
Ко рту спешили поднести —
Впрок пили воду черногорцы,
И жили впрок — до тридцати.
А умирать почетно было
Средь пуль и матовых клинков,
И уносить с собой в могилу
Двух-трех врагов, двух-трех врагов.
Пока курок в ружье не стерся,
Стрелял и с седел и с колен, —
И в плен не брали черногорца —
Он просто не сдавался в плен.
А им прожить хотелось до́ ста,
До жизни жадным, — век с лихвой, —
В краю, где гор и неба вдосталь,
И моря тоже — с головой:
Шесть сотен тысяч равных порций
Воды живой в одной горсти…
Но проживали черногорцы
Свой долгий век — до тридцати.
И жены их водой помянут;
И прячут их детей в горах
До той поры, пока не станут
Держать оружие в руках.
Беззвучно надевали траур,
И заливали очаги,
И молча лили слезы в тра́ву,
Чтоб не услышали враги.
Чернели женщины от горя,
Как плодородная земля, —
За ними вслед чернели горы,
Себя огнем испепеля.
То было истинное мщенье —
Бессмысленно себя не жгут:
Людей и гор самосожженье —
Как несогласие и бунт.
И пять веков — как божьи кары,
Как мести сына за отца —
Пылали горные пожары
И черногорские сердца.
Цари менялись, царедворцы,
Но смерть в бою — всегда в чести, —
Не уважали черногорцы
Проживших больше тридцати.
«Упрямо я стремлюсь ко дну…»
Упрямо я стремлюсь ко дну —
Дыханье рвется, давит уши…
Зачем иду на глубину —
Чем плохо было мне на суше?
Там, на земле, — и стол и дом,
Там — я и пел и надрывался;
Я плавал все же — хоть с трудом,
Но на поверхности держался.
Линяют страсти под луной
В обыденной воздушной жиже, —
А я вплываю в мир иной:
Тем невозвратнее — чем ниже.
Дышу я непривычно — ртом.
Среда бурлит — плевать на сре́ду!
Я погружаюсь, и притом —
Быстрее, в пику Архимеду.
Я потерял ориентир, —
Но вспомнил сказки, сны и мифы:
Я открываю новый мир,
Пройдя коралловые рифы.
Коралловые города…
В них многорыбно, но — не шумно:
Нема подводная среда,
И многоцветна, и разумна.
Где ты, чудовищная мгла,
Которой матери стращают?
Светло — хотя ни факела́,
Ни солнца мглу не освещают!
Все гениальное и не —
Допонятое — всплеск и шалость —
Спаслось и скрылось в глубине, —
Все, что гналось и запрещалось.
Дай Бог, я все же дотяну,
Не дам им долго залежаться! —
И я вгребаюсь в глубину,
И — все труднее погружаться.
Под черепом — могильный звон.
Давленье мне хребет ломает,
Вода выталкивает вон,
И глубина не принимает.
Я снял с остро́гой карабин,
Но камень взял — не обессудьте, —
Чтобы добраться до глубин,
До тех пластов, до самой сути.
Я бросил нож — не нужен он:
Там нет врагов, там все мы — люди,
Там каждый, кто вооружен, —
Нелеп и глуп, как вошь на блюде.
Сравнюсь с тобой, подводный гриб,
Забудем и чины и ранги, —
Мы снова превратились в рыб,
И наши жабры — акваланги.
Нептун — ныряльщик с бородой,
Ответь и облегчи мне душу:
Зачем простились мы с водой,
Предпочитая влаге — сушу?
Меня сомненья, черт возьми,
Давно буравами сверлили:
Зачем мы сделались людьми?
Зачем потом заговорили?
Зачем, живя на четырех,
Мы встали, распрямивши спины?
Затем — и это видит Бог, —
Чтоб взять каменья и дубины!
Мы умудрились много знать,
Повсюду мест наделать лобных,
И предавать, и распинать,
И брать на крюк себе подобных!
И я намеренно тону,
Зову: «Спасите наши души!»
И если я не дотяну, —
Друзья мои, бегите с суши!
Назад — не к горю и беде,
Назад и вглубь — но не ко гробу,
Назад — к прибежищу, к воде,
Назад — в извечную утробу!
Похлопал по плечу трепанг,
Признав во мне свою породу, —
И я — выплевываю шланг
И в легкие пускаю воду!..
Сомкните стройные ряды,
Покрепче закупорьте уши:
Ушел один — в том нет беды, —
Но я приду по ваши души!
«Здравствуй, «Юность», это я…»
