Максимилиан Волошин - Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931

Двойной лик Януса в единстве Солнцебога,
Разрыв антиномий в слияньи хмельных сил
В себе он выявил, вознес и утвердил,
Но свет его как яд, и смерть – его дорога.
И с…

О да, мне душно в твоих сетях
  И тесен круг,
И ты везде на моих путях –
  И враг, и друг.
Вкусили корни земной мечты
  Единых недр,
Но я не стану таким, как ты, –
  Жесток и щедр.
В ковчеге слова я скрыл огонь,
  И он горит,
Мне ведом топот ночных погонь,
  Крик Эвменид.

Я погружен горящим корнем
В живую влагу женских недр:
Так решено в совете горнем –
Из чрева девы встанет кедр.

На пол пала лунная тень от рамы,
Горько в теплом воздухе пахнут травы,
Стены низкой комнаты в тусклом свете
   Смутны и белы.
Я одежды сбросила, я нагая
Встала с ложа узкого в светлом круге,
В тишине свершаются этой ночью
   Лунные тайны.

Ты из камня вызвал мой лик,
Ты огонь вдохнул в него Божий.
   Мой двойник –
Он мне чужд, иной и похожий.
Вот стоит он – ясен и строг,
И его безликость страшна мне:
   Некий бог
В довременном выявлен камне.

Ее зовут Ватрушкой. Нынче ей
Исполнилось четыре года ровно.
Она мила, проста и хладнокровна
Среди грызни рыкающих зверей.
У ней два брата – близнецы Андрей
И Алексей, которые любовно
Оберегают от несчастий, словно…

Живописцу призрачного Крыма –
Заклинателю лорреновских теней:
Сном твоим душа моя палима
И тоскует горечью твоей.
И в закатном зареве огней,
И клубами жертвенного дыма…

Милая Вайолет, где ты?
Грустны и пусты холмы.
Песни, что ветром напеты,
Вместе здесь слушали мы.
Каждая рытвина в поле,
Каждый сухой ручеек
Помнят глубоко до боли
Поступь отчетливых ног.
Помнят, как ты убегала
В горы с альпийским мешком,
С каждою птицей болтала
Птичьим ее языком.
Помнят, как осенью поздней
Жгли на горах мы костры.
Дни были четко-остры,
Ночь становилась морозней.

Так странно свободно и просто
Мне выявлен смысл бытия,
И скрытое в семени «я»,
И тайна цветенья и роста.
В растеньи и в камне – везде,
В воде, в облаках над горами,
И в звере, и в синей звезде
Я слышу поющее пламя.

И нет в мирах страшнее доли
Того, кто выпил боль до дна,
Кто предпочел причастье соли
Причастью хлеба и вина.

Ужаленного едким словом,
Меня сомненья увели
Вдоль по полям солончаковым,
По едким выпотам земли.

«Вы соль земли!» В горючей соли
Вся мудрость горькая земли.
Кристаллы тайной, темной боли
В ней белым снегом процвели.

Я быть хотел кадильным дымом.
Меня ж послал Ты в мир гонцом
В пустыне пред Твоим лицом
Ослепнуть в блеске нестерпимом.

Во мне живет безумный крик.
Я стал комком огня и праха.
Но отврати свой гневный Лик,
Чтоб мне не умереть от страха.

И кто-то в солнце заходящем
Благословляет темный мир…

Я проходил, а вы стояли
У двери сада вдалеке:
Царевна в белом покрывале
С цветком подснежника в руке.

«Войди, прохожий, в сад мой тайный!
Здесь тишь, цветы и водомет».
– О нет, свободной и случайной
Стезей судьба меня ведет.

Бойцам любви – почетна рана
На поле страсти, в битве битв.
Охотница! Ты вышла рано
В опаснейшую из ловитв.
Ты в даль времен глядела прямо,
Так непокорно, так упрямо
Качая юной головой.
К перу склоняя русый локон,
Ты каждый проходящий миг
Вплетала тайно в свой дневник,
Как нити в шелковичный кокон.

Нет места в мире, где б напрасно
Не проливалась кровь людей,
Где б вихрь враждующих страстей
Не дул неистово и страстно.

Для тех, кто помнил мир иной –
Не исступленный, не кровавый,
Не омраченный бранной славой,
Не обесславленный войной, –

Пора крушений безвозвратных,
Усобиц, казней, стычек ратных,
Пора народных мятежей

С вознесенных престолов моих плоскогорий
Среди мертвых болот и глухих лукоморий
Мне видна
Вся туманом и мглой и тоскою повитая
Киммерии печальная область.
Я пасу костяки допотопных чудовищ.
Здесь базальты хранят ореолы и нимбы
Отверделых сияний и оттиски слав,
Шестикрылья распятых в скалах Херувимов
И драконов, затянутых илом, хребты.

Как магма незастывшего светила
Ломает суши хрупкую кору
И гибнет материк, подобно утлой лодке,
Так под напором раскаленных масс,
Зажженных гневом, взмытых ураганом,
Пылая, рушатся громады царств
И расседаются материки империй.
Беда тому, кто разнуздает чернь,
Кто возмутит народных бездн глубины.
Мы тонкой скорлупой отделены
От ропщущей и беспокойной хляби,
Ее же дна не мерил человек.
Передвиженья гуннов и монголов,
Кочевья незапамятных времен

Папирус сдержанный, торжественный пергамент
  И строго деловой кирпич,
    Сухой и ясный камень
  И властный медный клич.
И щедрая ритмическая память
  Рапсодов и певцов.
Полезный ремингтон, болтливая бумага,
  Распутная печать
Из сонма всех бесов, рожденных в Вавилоне

Среди верховных ритмов мирозданья
Зиждитель Бог обмолвился землей.
(Но Дьявол поперхнулся человеком.)

Для лжи необходима гениальность.
Но человек бездарен. И напрасно
Его старался Дьявол просветить.
В фантазии и в творчестве он дальше
Простой подмены фактов не пошел.
(Так школьник лжет учителю.) Но в мире
Исчерпаны все сочетанья. – Он
Угадывает в мире комбинаций
Лишь ту, которой раньше не встречал.

Мы все родились с вывихом сознанья.
Наш ум пленен механикой машин,
А наше «Я» в глухих просторах дремлет.
Одни из нас шаманят новый день
За полночью дряхлеющей Европы,
Другие же не вышли до сих пор
Из века мамонта, из ледниковой стужи,
Звериных шкур, кремневых топоров.
Наш дух разодран между «завтра» мира
И неизжитым предками «вчера».

На западе язык, обычай, право
Сложились розно в каждой из долин,
А мы – орда. У нас одна равнина
На сотни верст – единый окоём.
У нас в крови еще кипят кочевья,
Горят костры и палы огнищан,
Мы бегуны, мы странники, бродяги,
Не знавшие ни рода, ни корней…
Бездомный ветр колючий и морозный
Гоняет нас по выбитым полям.

Безмерная российская равнина –
Земное дно – Россия и Сибирь.
Наш дух течет, как облачное небо,
Клубясь над первозданною землей,
Чуть брезжущей из тьмы тысячелетий.
Под панцирем полярных ледников,
Перетиравших сырты и увалы,
Моловших лёсс, пески и валуны,
Здесь рыли русла сказочные Оби
Предтечи человеческой орды.

И так всегда; сначала лес и степи,
Тропа в степи и просека в лесу,
Тюки сырья в бревенчатых острогах…
Потом кремли торговых городов
На тех же луках рек, на тех же бродах,
Из века в век вне смены царств и рас.

И та же рознь: невнятная земля,
Живущая обычаем звериным,
А в городах заморские купцы
С дружинами, ладьями и товаром.

Земной простор, исчерченный стезями –
Петлями рек и свёртками дорог,
Здесь шляхами торговых караванов,
Там плешами ладейных волоков.

Путь янтаря – от Балтики на Греки,
Путь бирюзы – из Персии на Дон.
Лесные Вотские и Пермские дороги,
Где шли гужом сибирские меха,
И золотые блюда Сассанидов,
И жемчуга из Индии в Москву.

Пути, ведущие из сумрака столетий
До наших дней сквозь Киммерийский мрак
Глухих степей, сквозь скифские мятели,
Сквозь хаос царств, побоищ и племен.
Кто, по слогам могильников читая
Разодранную летопись степей,
Расскажет нам, кто были эти предки –
Оратаи по Дону и Днепру?
Кто соберет в синодик все прозванья
Степных гостей от гуннов до татар?

История утаена в курганах,
Записана в зазубринах мечей,
Задушена полынью и бурьяном,
Зашептана в распевах пастухов.

Лишь иногда сверкнет со дна курганов,
Где спят цари со свитой мертвецов,
Вся в пламени сказаний Геродота
Кровавая и золотая Ски<фь>…