«По-осеннему кычет сова…» (с. 150). — Журн. «Знамя», М., 1920, № 3/4, май-июнь, стб. 33; Рус. (беловой автограф); Т20; Т21; И22; Грж.; ОРиР; Б. сит.; И25.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Беловой автограф — ГЛМ, без даты; второй беловой автограф — собрание Н.Н.Макеева (г. Нея, Костромской обл.), также без даты; третий автограф — в составе Рус., также без даты. Во всех рукописных и печатных источниках текст идентичен. Датируется по наб. экз., где помечено 1920 г. А.Б.Мариенгоф и Л.И.Повицкий свидетельствуют, что стихотворение было написано во время пребывания Есенина в Харькове (т. е. в марте-апреле 1920 г.), но несколько по-разному передают обстоятельства его создания (см. Восп., 1, 319 и 2, 240).
Песнь о хлебе (с. 151). — Сб. «Звездный бык», [М.], 1921, с. 5; журн. «Знамя», М., 1921, № 9, май, стб. 75; И22; Грж.; Ст. ск.; Ст24; ОРиР; Б. сит.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.).
Беловой автограф — РГАЛИ, с датой «Апрель 1921». В первопечатном тексте дата — 1921, в Ст24 — 1920. В наб. экз. и Собр. ст. датировано 1919 г. Сб. «Звездный бык», как об этом свидетельствует дарственная надпись Есенина И.Н.Розанову, вышел до 26 февраля 1921 г.; следовательно, дата на автографе фиксирует не время создания стихотворения, а время выполнения автографа. В наст. изд. принята авторская дата из первопечатного текста. Она подтверждается свидетельством Р.Ивнева, который вспоминал, что Есенин зимой 1920/21 гг. читал ему «Песнь о хлебе» как новое, только что написанное стихотворение (см. Восп., 1, 335).
Стихотворение сразу привлекло внимание критиков. «Песнь Есенина о хлебе, вошедшая в общий сборник его с Кусиковым, отражает неразрывную связь с землей, дедовские легенды, деревенские мифы», — писал А.Е.Кауфман (журн. «Вестник литературы», Пг., 1921, № 11, с. 7). Но чаще стихотворение анализировалось в единстве с «Сорокоустом», как произведение, посвященное распаду и гибели природных, естественных основ народной жизни. Одним из характерных примеров может служить суждение Г.Ф.Устинова: «Есенин пришел в город почти мальчиком. Его старое деревенское бытие в новой городской обстановке подверглось трагическим изломам, изломам до боли, до мучительного страдания. И Есенин возненавидел за эту боль „бездушный город“, он почувствовал, что этот бездушный город оказался сильнее его души — души полной и вполне организованной, хотя бы в той же ее непримиримой анархичности. Эта битва продолжалась долго — несколько лет. Для поэта это — большой срок. И кончилась или начинает кончаться — победой города, которую признает и сам Есенин <…> Жестокость борьбы, конечно, не привлекает Есенина, но он признает ее неизбежность и ищет причинности. По Есенину, вся причина жестокости кроется в том, что объективно такова вся жизнь“. Критик подтверждал свою мысль, цитируя начальную и конечную строфы „Песни о хлебе“» (журн. «Вестник работников искусств», М., 1921, № 10/11, июль-август, с. 38). Подобные вульгаризаторские схемы и догмы приводили иногда к выводам достаточно странным. Так, например, А.Е.Крученых упрекал Есенина в том, что у него молодые поэты учатся отвращению к труду: «От него — этот ужас перед работой („грубость жнущих“, „режут лебедей“ — из есенинской „Песни о хлебе“)» (журн. «Жизнь искусства», Л., 1925, № 39, 29 сентября, с. 8).
Хулиган (с. 153). — Журн. «Знамя», М., 1920, № 5, ноябрь, стб. 35–36; С.Есенин «Исповедь хулигана», [М.], 1921; И22; Грж.; Ст. ск.; Ст24; ОРиР; Б. сит.
Печатается по наб. экз. (вырезка из Грж.). Первая редакция («Дождик мокрыми метлами частит…» — с. 306) — по черновому автографу (РГБ).
Черновой автограф — РГБ, без даты, на трех бланках «Коммуна пролетарских писателей. Москва. Петровские линии, № 20/21, кв. 44. Тел. 5-09-09»; может быть отнесен к 1919 г.: на одном из листов находится набросок состава сборника, связанный с подготовкой «Тельца», работа над которым началась в 1919 г. Беловой автограф — ГЛМ, без даты, вместе с фотографией автора с дарственной надписью: «т. Эбергардту с приязнью. С.Есенин. Чикаго. 1922». Еще один беловой автограф — РГАЛИ, также без даты, в составе рукописи, подготовленной в 1922 г. во время пребывания в США для А.Ярмолинского. Еще один беловой автограф ст. 17–36 на обороте бланка «Коммуна пролетарских писателей», без даты (собрание С.Ф.Антонова — хранится у наследников, Москва). Датируется по помете в наб. экз. 1919 г.
По первоначальному замыслу стихотворение было значительно короче, включало всего 4 строфы, в заключительной строфе этой редакции были использованы две строки из «Там, где капустные грядки…» (см. с. 16 наст. тома). Затем строфа была отброшена, а стихотворение получило другое развитие.
Стихотворение входило в число наиболее часто читавшихся Есениным с эстрады. Г.А.Бениславская вспоминает: «Он весь стихия, озорная, непокорная, безудержная стихия, не только в стихах, а в каждом движении, отражающем движение стиха. Гибкий, буйный, как ветер, о котором он говорит, да нет, что ветер, ветру бы у Есенина призанять удали. Где он, где его стихи и где его буйная удаль — разве можно отделить. Все это слилось в безудержную стремительность, и захватывают, пожалуй, не так стихи, как эта стихийность. Думается, это порыв ветра такой с дождем, когда капли не падают на землю и они не могут и даже не успевают упасть. Или это упавшие желтые осенние листья, которые нетерпеливой рукой треплет ветер, и они не могут остановиться и кружатся в водовороте. Или это пламенем костра играет ветер и треплет и рвет его в лохмотья, и беспощадно треплет самые лохмотья. Или это рожь перед бурей, когда под вихрем она уже не пригибается к земле, а вот-вот, кажется, сорвется с корня и понесется неведомо куда. Нет. Это Есенин читает „Плюйся, ветер, охапками листьев…“ Но это не ураган, безобразно сокрушающий деревья, дома и все, что попадается на пути. Нет. Это именно озорной, непокорный ветер, это стихия не ужасающая, а захватывающая. И в том, кто слушает, невольно просыпается та же стихия, и невольно хочется за ним повторять с той же удалью: „Я такой же, как ты, хулиган“» (Восп., 2, 50).
Строки из стихотворения были использованы в оформлении кафе «Стойло Пегаса». «По стенам роспись художника Якулова и стихотворные лозунги имажинистов. С одной из стен бросались в глаза золотые завитки волос и неестественно искаженное левыми уклонами живописца лицо Есенина в надписях: „Плюйся, ветер, охапками листьев“», — вспоминает И.И.Старцев (Восп., 1, 409).
Стихотворение вызвало большое внимание критики, почти в каждой статье после 1920 г., посвященной творчеству Есенина, в той или иной мере оно затрагивалось. Правда, значительная часть критиков сводила его к автохарактеристике поэта. Это можно видеть, например, в статьях Са-на «Имажинизм» (газ. «Руль», Берлин, 1921, 11 сентября, № 249), А.Ветлугина «Нежная болезнь» (Нак., 1922, 4 июня, № 57, Лит. прил. № 6) и др. П.С.Коган считал, что в душе Есенина «сталкиваются и бурлят разнородные чувства и настроения, возникшие в сердце деревенской Руси перед лицом революции. В глубине России не только горят кроткие лампады и шепчутся тихие молитвы, но это одновременно и „буйственная Русь“. И сам певец этой Руси не только смиренный инок. Его одолевают мятежные силы, душа жаждет битвы. И видя, как идут по дороге в Сибирь люди в кандалах, он чувствует в себе безудержную удаль и „нежит мечту“, что и он кого-нибудь зарежет „под осенний свист“: „Бродит черная жуть по холмам…“…Есенин этой мужицкой бунтующей России так же близок, как и России кроткой, смиренной. В нем живет „задор прежней вправки деревенского озорника“. Он — „разбойник и хам и по крови степной конокрад“» (Кр. новь, 1922, № 3, май, с. 254–259). Напротив, В.П.Правдухин отмечал: «Сам Есенин мало-помалу меняет свои деревенские одежды. Порой его не узнать… Хоть он по-прежнему вещает:
Русь моя, деревянная Русь!
Я один твой певец и глашатый,
но ему уже не веришь. Чувствуется, что он безнадежно (быть может, благодетельно для его будущего?) ранен изломами и изысками города, и пока еще внутренне неокрепший, он, не нащупав новых ценностей, лишь потерял свою наивную, первичную певучесть, которая чаровала и нежила нас раньше в нем» (журн. «Сибирские огни», Новониколаевск, 1922, № 2, май, с. 141). Сходные суждения высказывал Н.М.Тарабукин, считавший, что в стихотворении «отразилась анархическая психология деклассированного полуинтеллигента» (журн. «Горн», М., 1923, № 8, с. 225).
Гораздо глубже оценил эти вещи Есенина журнал «Новая русская книга», организовавший своеобразную дискуссию вокруг сборников «Трерядница» и «Исповедь хулигана», в которой приняли участие А.Н. Толстой и И.Г. Эренбург. А.Н. Толстой расценил образ хулигана в стихах Есенина как литературную маску, и притом не очень удачную. Он писал: «…судьба судила ему родиться в наши дни, живет он в Москве, в годы сатанинского искушения, метафизического престидижитаторства, среди мерзлых луж крови и гниющих трупов, среди граммофонов, орущих на площадях проклятия, среди вшей, тухлой капусты и лихорадочного бреда о стеклянно-бетонных городах, вращающихся башнях Татлина и электрофикации земного шара.
