Виктор Мамченко - Сон в холодном доме

Разверзается небо и падают в ночь
Учащенным дыханием дни;
За такое виденье ты мне напророчь
Путь туда, где герои одни.
Может быть я тогда вдруг от них убегу,
Чтобы в поле быть снова одним,
Может быть и тогда моих стиснутых губ
Не коснутся любовий огни.
Все равно, напророчь, — я не знаю к чему
Приведет меня жаждущий бред, —
Суждено ли мне выпить истошную муть
До конца в непочатом добре.
Или может быть небо мне только грозит
Перевернутым дном наших дней,—
Но я вижу надежду, надежда сквозит
В его опрокинутом дне.
Напророчь мне огромное царство мое,
Где с улыбкой и сеют и жнут, —
О потерянном царстве, где сердце твое,
Где ушедших и любят и ждут.

По юности — срывается и бьется тело.
Величье старости! — Какое дело мне
Во всем таком бреду, какое дело
В тех утешениях на медленном огне.
Еще в руках легки угрозы неба,
Еще миражи слов крылатых по плечу,
Но чаще кажется, что жизнь без сил и слепа.
И вот тогда я будто в сон кричу —
Кричу неистово колеблющейся тверди,
О чем кричу — не знаю сам тогда, —
О нежности, и что сильнее смерти,
О счастьи, кажется, о теле навсегда.

Пройди сквозь сон, пройди сквозь эту вечность,
Судьба беду такую не поймет,
Как с высоты подстреленный полет —
Ее слепит убийства безупречность.
Но будет так: взметнешься ты
Из этой липкой пустоты,
И день в улыбке голубой
Восстанет плотью высоты
Между тобою и судьбой.
Наперекор всему спасенью верь
Наперекор мучительным виденьям.
Не доверяйся блудным теням,
Так всечеловеческим теперь.
Не верь рабам, что счастья нет,
Они судьбе такой покорны,
Ее принес им ангел черный,
Пронзая страхом тихий свет,
Судьбою тоже обольщенный.

Не говори, заступница моя,
Об этом дне — ближайшем для расплаты;
За всем ушедшим сторожа стоять
Каких-то сил безумных и крылатых.
За все ответят в этот день они
Пред вечным равнодушнейшим Пилатом,
И будут гневны звездные огни
На каждом существе крылатом.
Подруга трудная, теперь одна любовь,
Она и ты, но больше нет надежды
На перекрестке мира распахнуться вновь
Без разума, проклятья и одежды.
Я не отдам тебя ни другу, ни врагу, —
Смотри, душа, мы погибаем оба, —
Тебя в себе я цепко сберегу
Последней верностью отчаянья — до гроба.
И что отдать, и надо ли, за то,
Чтоб нежности прошедшее виденье
Остановило сетью золотой
Любви взлетавшей скользкое паденье.

Влажный снег, луна в зените,
Странный город, неживой,
Стынет, стиснутый в граните.
Речка красной синевой.

Ночь все длится, — будет длиться,
Будет длиться тишина, —
Будто силится молиться
Нелюбимая жена.

Вавилоном иль Содомом
Было ль место для зверей,
Кто там прячется за домом, —
Отворите дверь скорей.

Еле жив я в этом мире
Нелюбовном, немирском;
Как чума на блудном пире —
Кровь на счастии людском.

Отпустите, я невинный,
Мы невинны и в добре…
Жили-были… Свет звериный
Криком воет во дворе;

Все заглядывает в душу
Из пустого далека —
Это он метелит стужу
Дни и годы и века;

Это он распятым миром
Распростерся над душой…
А ведь было в свете милом
Много радости большой.

Сердца нет, но так и надо:
Вместо сердца — волчья пасть,
Равнодушие лишь радо —
Чтобы падалью упасть.

Отворите дверь скорее —
На земле мы все цари…
Флаг любви на каждой рее…
Боль святая, отвори.

Желтеют листья тополей.
И это — осень. Бог тебе порукой —
Слепого сердца не жалей,
Будь осияннее, светлей
С твоею темною подругой.

И будут снежные глаза
На зимней чистой и пустой дороге,
И поседеют волоса
И ближе станут небеса,
И ты остынешь в добром Боге.

Осенний свет вокруг. Душе светло.
Печаль и свет — от края и до края.
И смерть легка, как птица голубая,
Летящая в небесное село.

Она вся в золоте. Она тревожно
Обходит нас, по западу скользя…
Не плачь, дитя, нельзя не быть, нельзя,—
Благословенно все и все возможно.

Настигли сумерки холодною тропой,
И зимний лес во тьме без шороха, пустыней.
Итак, беспечное, мне пой или не пой,
Но тело снов моих когда-нибудь остынет,
Когда-нибудь, ведь, пой или не пой.

Не легче мне, что звездное здесь вижу,
Не легче мне, что не своей рукой
В глазах моих все эти звезды выжгу
Рукою вечности, чудовищно слепой.

И что припала ты, горючая, ко мне, —
Тебя, посредницу, жалеть я не умею,
Такие же, как ты, средь стиснутых камней
На кладбище теперь наверно леденеют,
А ты со мной, и радуйся в огне!..

И знаю я, что ты одна не в силах
Своим сияньем сметь, своими снами знать
Какая музыка земли тебя носила,
С какою силою ты будешь отлетать.

Зеленый свет, весна и ты в лесу.
Тиха в руках воздушная прохлада.
Не в первый раз я этот дар несу
Так бережно, как будто навесу
Вся жизнь моя, ушедшая из ада.

Ненужная в законе диких лет,
Я знаю, здесь — ты больше всех законов
О, нежность детская, тебе во след
Стремится все — и тьма, и свет,
И тишина среди распевных звонов.

Пройдите, годы, мимо, стороной, —
Вас много было ни живых, ни мертвых, —
Ведь день взошел сияющей страной,
Он весь всему подобен и иной,
На небесах землею распростертых.

Где нет надежд, любви, призваний,
Где сердце холодно молчит,
Где, в час весны высокий, ранний,
В окно никто не постучит, —
Ее я вижу затаенной,
Униженной, и все ж влюбленной.

С каким неведомым названьем
Из дальних лет она летит,
Каким еще очарованьем
Или слезами — отзвенит, —
Всегда мучительно знакома
От роста ввысь и до излома.

И под какими небесами
Зажжет она свои огни,
Мерцая темными глазами
На догорающие дни,
И не уклонится от взгляда,
Когда измучена и смята.

Но если в ком-нибудь она,
Как бы к самой себе влекома,
Самовлюбленна и одна,
Без родины, людей и дома, —
Она уйдет, и навсегда,
Без памяти и без следа.

Сияет свет утра. Сияние беспечно
На крыльях бабочки (весенним днем
в глазах людей взволнован он извечно
всепретворяющим каким-то бытием).

Беги, дитя, за райским излучением
Из глаз твоих струящимся, беги,
Не растеряй его высокое значенье,
Улыбкой верности как счастье сбереги.

И я, и ты, — мы оба не случайно
В пожар земли не верим, не хотим;
Ты — радостью, я — радостью печальной,
Быть может, к звездам скоро улетим.