Екатерина Таубер - Одиночество

Твой чекан, былая Россия,
Нам тобою в награду дан.
Мы — не ветви твои сухие,
Мы — дички для заморских стран.

Искалеченных пересадили,
А иное пошло на слом.
Но среди чужеземной пыли —
В каждой почке тебя несем.

Пусть отростков от нас не будет,
Пусть загадка мы тут для всех —
Вечность верных щадит, не судит
За святого упорства грех.

Береза тихая с атласною корой,
Пугливая, как девушка без спеси,
Стоит над тропочкой, разморена жарой
И ветки тонкие в густой орешник свесив.

Вокруг кустарники. Лесной, чуть пряный дух
Несобранных грибов и поздней земляники.
Присяду здесь на пня изборожденный круг
С высокой палкою прохожего-калики.

Как много хочется березе той сказать!
Как странно перед ней, пугливейшей, робею!
За ней невидимо глядит в глаза мне мать
И тянется ко мне — а подойти не смею.

Приемышам чужих найти ли нынче мост
К лесным и детским дням, к лукошечку с грибами
И странникам, что шли с иконой на погост, —
К отцам и дедам шли с заботами, скорбями…
И мне б теперь туда древнейшими тропами!

Исхоженные рытвины твои,
Проселочная робкая дорога,
Пучки травы, причуды колеи,
Мне дороги неспешностью пологой.

Ведь сохраниться только тут могли
Сарайчики, впадающие в детство,
И с ними лица — чудо той земли,
Прадедушкино пышное наследство.

Оно расскажет мне, под птичий гам,
Про перелетов строгие уроки,
И мы разделим с нею пополам
Все страхи остающихся, все вздохи.

И легкий лист на руку упадет —
Ее слеза закатно-золотая,
И будет легче мне идти вперед,
По выбоинам бережно ступая.

Мы идем с тобой через весь Париж.
То стихи прочтешь, то опять молчишь.
В этот тихий час, предрассветный час.
Жизни жесткий перст не коснется нас.

Сколько лет прошло между этих стен;
Отшумел давно ветер перемен. —
Стало песней всё, песней и стихом —
Мы воздвигли здесь наш нездешний дом.

Безмолвно гасли старики, —
Для них изгнание кончалось
Тридцатилетнее… Руки
Рука нездешняя касалась,
А берег близился родной
Не так, как думали — иначе!
И вечный отдых ледяной
Был и наградой и удачей.
Они свершили. Сберегли,
(Как выходцы с иной планеты.)
Все лучшее своей земли,
Чему не будет уж ответа…

А мы — их дети? Целый мир
И родина нам и чужбина.
Мы всюду дома… Все — Сибирь!
Все каторга и паутина!
Минувшее — для стариков…
Грядущее — для тех, для новых…

Нет ни пристанища, ни крова
Меж двух враждующих веков!

Я отвыкла совсем от стихов,
Отвыкают от дома родного,
Забывают значение слов,
Что от стужи служили покровом;

Равнодушно обходят друзей
И бросают венчальные кольца,
И отраву зовет ротозей
Родниковой водою колодца.

А потом, ненароком, в столе
Вдруг наткнешься на рифмы и строчки
И на старом, забытом стволе
Пробиваются новые почки.

Там, на дереве, солнцем нагретая
Эта слива сочна и нежна,

В плащ закутана фиолетовый,
Летним днем так блаженно пьяна.

Шмель над нею, как шалый, проносится,
Тихо бабочка кружит, легка.

И коснуться рука моя просится,
И жалеет, и медлит рука.

Жизнь требует жизни, волнений, хлопот,
То радости слезной, то скорби сухой.
От будничных сердце устало забот
И хочет, как птица, уснуть под стрехой

Родимого дома, где в комнатах свет,
От ламп керосиновых тени в углах,
Где муж и отец собрались на совет
Помочь, как и прежде, шагнуть через страх.

Солнце снова черепицу греет,
Старая избушка ожила.
Так прошу: «Вернись домой скорее
К радостям суровым ремесла.

Без тебя не смею, не умею
Ничего задумать и начать,
Только память о тебе лелею,
Как любви последнюю печать».

Наш маленький домик под сенью шумящего дуба
Сквозь сумрак и бурю блаженным сияет окном.
Там странницу встретят всегда беспокойные губы,
Там тени родные склоняются над очагом.

И кот круглолапый, потягиваясь и мурлыча,
У печки гудящей мохнатым свернется клубком.
Скрипящие рамы, — бездомного ветра добыча,
Под резким порывом, заходят опять ходуном.

И вечером долгим, склонясь над стаканом глинтвейна.
О странствиях дальних польется неспешный рассказ,
У старенькой лампы, за легкой завесой кисейной,
От бурь неизбывных еще охраняющей нас.

Простая радость бытия
Необъяснима, неделима.
Как различить, где ты, где я,
Где мир кончается любимый.

И из каких семян цветы,
Сияющие вырастают,
Пройдя сквозь темные пласты,
Где к солнцу путь им преграждают.

Из звука как родится звук,
Как из волны волна взлетает.
Кто раз вступил в блаженный круг,
Тот только дышит и не знает.

Канун войны. Беспамятство. Предел.
В последний раз пустынная дорога.
Осенний теплый вечер догорел,
Как наша жизнь у этого порога.

Кому теперь и через сколько лет
Приморские встревоженные сосны
Здесь прошумят, как нам с тобой, в ответ.
Глубокой ночью ветряной и росной?

Какой пришлец откроет этот дом,
Где много мы терзались и любили,
И наши розы, под большим окном,
Такими ль будут, как когда-то были?

Пора. Пора. Но сил произнести
Мучительное слово «расставанье»
Нам никогда с тобою не найти
В бесслезности последнего касанья.

Все мы как-то доживаем
Неизжитый век.
В «дурачки» еще играем,
Суетясь, движенья чаем
Пересохших рек.

Каждый словно занят делом
В уголке своем,
Только «дело»-то — не дело,
И «углы» взамен удела,
Богадельня — дом!

Хорошо б теперь на паперть
Храмов вековых.
Но и храм-то нынче заперт,
И дорог свернулась скатерть,
Что вела до них.

Им все нипочем: ни любви, ни заботы,
Привычно сызмальства дыханье войны.
Они совершат на луну перелеты,
Сломают печати подземной страны.

Вселенная страшным наполнится гулом.
Как детство, как праздник, придет тишина.
И вздох передышки зачтется прогулом
В той кузнице смерти, где всем не до сна.

И робкие ветви, с безмолвным укором,
Протянут деревья, о чем-то моля,
И звери заплачут, и сдвинутся горы,
И огненных крыльев захочет земля.