Во второй том вошли все произведения Н. С. Гумилева (в том числе публикуемые впервые), созданные с апреля 1910 по декабрь 1913 г. Этот период в творчестве поэта отмечен интенсивными поисками новых идей и форм. Том иллюстрирован ранее не публиковавшимися материалами из архива П. Н. Лукницкого.
class="v">Оттого ли, что издали плакал рояль,
Было жаль соловья, и аллею, и ночь,
И кого-то еще было тягостно жаль.
— Не себя! Я умею быть светлым, грустя;
Не ее! Если хочет, пусть будет такой;
...Но зачем этот день, как больное дитя,
Умирал, не отмеченный Божьей Рукой?
О, что за скучная забота
Пусканье мыльных пузырей.
Ну так и кажется, что кто-то
Вам карты сдал без козырей.
В них лучезарное горенье,
А в вас тяжелая тоска —
Вам без надежды, без волненья
Проигрывать наверняка.
О нет! Из всех возможных счастий
Мы выбираем лишь одно,
Лишь то, что синим светом страсти
Нас опалить осуждено.
Замирает дыханье, и ярче становятся взоры
Перед сладко волнующим ликом твоим, Неизвестность,
Как у путника, дерзко вступившего в дикие горы
И смущенного видеть еще неоткрытую местность.
В каждой травке намек на возможность несбыточной встречи,
Этот грот — обиталище феи всегда легкокрылой,
Миг... и выйдет, атласные руки положит на плечи
И совсем замирающим голосом вымолвит: «Милый!»
У нее есть хранитель, волшебник ревнивый и страшный,
Он отмстит, он, как сетью, опутает душу печалью.
...И поверить нельзя, что и здесь, как повсюду, всегдашний,
Бродит школьный учитель, томя прописною моралью.
Звуки вьются, звуки тают...
То по гладкой белой кости
Руки девичьи порхают
Словно сказочные гостьи.
И одни из них так быстры,
Рассыпая звуки-искры,
А другие величавы,
Вызывая грезы славы.
За спиною так лениво
В вазе нежится сирень,
И не грустно, что, дождливый,
Проплывет неслышно день.
21 мая 1911 г.
Молюсь звезде моих побед,
Алмазу древнего востока,
Широкой степи, где мой бред —
Езда всегда навстречу рока.
Как неожидан блеск ручья
У зеленеющих платанов!
Звенит душа, звенит струя —
Мир снова царство великанов.
И всё же темная тоска
Нежданно в поле мне явилась,
От встречи той прошли века,
И ничего не изменилось.
Кривой клюкой взметая пыль,
Ах, верно направляясь к раю,
Ребенок мне шепнул: «Не ты ль?»
А я ему в ответ: «Не знаю.
Верь!» — и его коснулся губ
Атласных... Боже! Здесь, на небе ль?
Едва ли был я слишком груб,
Ведь он был прям, как нежный стебель.
Он руку оттолкнул мою
И отвечал: «Не узнаю!»
28 мая 1911 г.
В очень-очень стареньком дырявом шарабане
(На котором после будет вышит гобелен)
Ехали две девушки, сокровища мечтаний,
Сердце, им ненужное, захватывая в плен.
Несмотря на рытвины, я ехал с ними рядом,
И домой вернулись мы уже на склоне дня,
Но они, веселые, ласкали нежным взглядом
Не меня, неловкого, а моего коня.
29 мая 1911 г.
27. На кровати, превращенной в тахту
Вот троица странная наша:
— Я, жертва своих же затей,
На лебедь похожая, Маша
И Оля, лисица степей.
Как странно двуспальной кровати,
Что к ней, лишь зажгутся огни,
Идут не для сна иль объятий,
А так, для одной болтовни;
И только о розовых счастьях:
«Ах профиль у Маши так строг...
А Оля... в перстнях и запястьях,
Она — экзотический бог»...
Как будто затейные пряжи
Прядем мы... сегодня, вчера;
Пока, разгоняя миражи,
Не крикнут: «Чай подан, пора!»
29 мая 1911 г.
Вечерние тихи заклятья,
Печаль голубой темноты,
Я вижу не лица, а платья,
А может быть, только цветы.
Так радует серо-зеленый,
Живой и стремительный весь,
И, может быть, к счастью, влюбленный
В кого-то чужого... не здесь.
Но душно мне... Я зачарован;
Ковер надо мной, словно сеть;
Хочу быть спокойным — взволнован,
Смотрю — а хочу не смотреть.
Смолкает веселое слово,
И ярче пылание щек:
То мучит, то нежит лиловый,
Томящий и странный цветок.
Еще близ порта орали хором
Матросы, требуя вина,
А над Стамбулом и над Босфором
Сверкнула полная луна.
Сегодня ночью на дно залива
Швырнут неверную жену,
Жену, что слишком была красива
И походила на луну.
Она любила свои мечтанья,
Беседку в чаще камыша,
Старух гадальщиц, и их гаданья,
И всё, что не любил паша.
Отец печален, но понимает
И шепчет мужу: «Что ж, пора?»
Но глаз упрямых не поднимает,
Мечтает младшая сестра:
— Так много, много в глухих заливах
Лежит любовников других,
Сплетенных, томных и молчаливых...
Какое счастье быть средь них!
С тусклым взором, с мертвым сердцем в море броситься со скалы,
В час, когда, как знамя, в небе дымно-розовая заря,
Иль в темнице стать свободным, как свободны одни орлы,
Иль найти покой нежданный в дымной хижине дикаря!
Да, я понял. Символ жизни — не поэт,
