Несутся наперегонки,
Вода в проталинах грохочет.
10
В скалу горбатую впились, —
Дрожит скала — спина верблюжья,
И вот уже взмывают ввысь
Веселых радуг полукружья.
В изъяны каменной гряды
Вода вонзается седая,
И под напором той воды
Скрипят осколки, оседая.
11
И вешней залиты водой
Гранитной лестницы ступени,
Как будто вспять поток седой
Потек в снегу, в холодной пене.
Как будто снова в облака
Потек, бессонницей колышим,
Но к морю катится река,
И мы ее дыханье слышим.
12
Здесь, где летят раздумья прочь,
Где листья пальм от ветра сини,
Я летнюю припомнил ночь
В местечке мертвом на Волыни.
Лягушек слышен разговор,
Луны мерцает повилика,
С пуховиками спать во двор
Идут — от мала до велика.
13
О чем ты, ветер, шелестишь?
6 чем шуршит смешная речка?
Заплачет где-нибудь малыш,
И всполошится всё местечко!
Спят, как дорожная трава,
Как белых коз волынских стадо,
И вновь проснулась, вновь жива
Река — и снова трель каскада.
14
Ручьи бубнят, бубнят вдали.
Я здесь. Мне стало душно сразу:
Усопшие моей земли
Приснились мне в горах Кавказа,
Чтоб справил тризну я сперва
По ним. Чтоб не забыл в дороге.
Снег наверху. Внизу трава.
И камни на лесном пороге.
15
Нежданное гуденье пчел.
Лужайка. Пасека и соты.
Старик мечты мои прочел,
Седой, как горные высоты.
Столетний, с белой головой,
На зоркого орла похожий...
«Воды отведать ключевой
Не пожелает ли прохожий?»
16
Исходит миром добрый взор,
И за старания в награду
Пчела несет с янтарных гор
Ему сладчайшую отраду.
И сладость сделалась травой,
И солнце плещется в лазури.
Кавказ, порог приветен твой
И для затишья и для бури!
17
Живителен напиток гор,
Их мощь в потоках вод студеных.
В безбрежный тянутся простор
Деревья в париках зеленых.
И кажется, что старый дед
Не только этих пчел хозяин,
Что покорился мощи лет
Весь кряж — от центра до окраин!
18
Он с плеч моих снимает вмиг
Воспоминаний тяжких бремя,
И вновь мне возвращает их
И освежает в то же время!
Поклон отвесив седине,
Звучанью голоса внимаю, —
Чужой язык приятен мне,
Хоть смысла слов не понимаю.
19
Гора любая — отчий дом,
Сосна любая станет кровом,
И в каждом волосе седом
Рассказ о времени суровом.
Здоровьем славится старик,
Лучей он не страшится жгучих,
Сражаться с солнцем он привык
И с паводком на горных кручах.
20
Он сонмы всех природных сил
Стал приручать неутомимо:
Взмахнул — и дождь проколесил,
Свинцовый гром проехал мимо!
Ласкает уши старика
Потоков сумрачный молебен,
И сок любого корешка
Издревле для него целебен.
21
И старец руку поднял ввысь,
Земная тяжесть в каждой жиле...
«Сюда враги не добрались,
Мы их от спеси отучили!»
Здесь лед синей любого льда
Над миром вешним и зеленым, —
И недруг не дошел сюда,
Каменья он дробит под склоном.
22
Расколот солнцем черный грот,
Закраины металла ржавы,
Уже коррозия грызет
Пробитый шлем чужой державы.
Вползает ящерка в него,
Змея застыла у обрыва.
В том шлеме зрело торжество
Густого мюнхенского пива.
23
Давно утих вороний грай,
Смерть бутафории помпезной!
В пещере старой умирай,
Ты, шлем стальной, и крест железный!
Ты шел сюда, угрюмый шлем,
Чтоб стать царем в пределе горнем, —
Теперь ты в гроте пуст и нем
И оплетен крапивным корнем!
24
Шлем скажет пляске вихревой,
Как с горных троп, с карнизов голых
Низвергся в пропасть головой
Поток орудий и двуколок.
Покрылся шлем могильным мхом,
Лежит небытия на страже,
К нему не долетает гром
Реки, летящей с горных кряжей!
25
И трижды праздник в сердце гор,
В ущельях, в облаках лебяжьих,
Затем, что смолк с недавних пор
Зловещий топот полчищ вражьих.
Я сердцем благодарен всем
Друзьям в сраженье и в работе
За то, что этот вражий шлем
Ржавеет в отдаленном гроте.
26
Наш гимн военных трудных дней
Летел к предгорьям неустанно
От подмосковных рубежей
И от Мамаева кургана.
И вторят годы и века
Той песне, что промчалась пулей,
Ей вторят губы старика,
И каждый дом, и каждый улей!
27
А разве не было людской
Жужжащей пасекой местечко,
Где до реки подать рукой,
Где по ночам скрипит крылечко?
Не там ли свет луны порой
Мерцал в слепом стекле оконном,
Когда уснул пчелиный рой
По человеческим законам?
28
Там, на Волыни, отчий кров
Сорвали вихри лихолетья,
И наземь пали слезы вдов,
И стали сиротами дети.
Что ж, слезы горькие утри!
Ночами сердце не согрето:
Ночей тех было трижды три
На зябкость одного рассвета!
29
Подолия была в крови,
Была Волынь в золе и в пепле,
Но вызрели хлеба твои,
Страна, леса твои окрепли!
Тысячелетний скорбный путь
По Бессарабии и Польше,
Но солнце, отметая муть,
Взошло — и не погаснет больше!
30
И в память грозных, горьких лет
Волынь, забрызганная кровью,
Свой обезглавленный рассвет
Свечою ставит к изголовью!
А здесь, под ношей снеговой,
Вершины гор цветут в лазури.
Кавказ, порог приветен твой
И для затишья и для бури!
31
Кавказ, хочу к тебе прильнуть,
Пусть ты во льдах оцепененья!
Меня ведут под Млечный Путь
Твои кремнистые ступени.
Но, если даже и дойду
До опечаленной вершины,
Своей беды не разведу,
Не разгоню своей кручины.
32
Здесь, у подножья снежных гор,
Я, скорбный, плечи не расправлю:
Надену траурный убор
И по ушедшим тризну справлю.
Сквозь тысячу кровавых лет
Пройду — сквозь тьму местечек стертых,
Пока не озарит рассвет
Меня, восставшего из мертвых.
33
Но и тогда, в заветный час,
Твои гремящие каскады,
Твои снега, седой Кавказ,
Мне в сердце не прольют отрады!
И как бы ни блистал твой снег
Багрянцем в час рассвета ранний,
Забыть я не смогу вовек
