Тарьянов спрятал в полевую сумку тетрадь и сказал:
— Вокруг трубки, открытой отрядом Сабинина, нашли потом еще несколько месторождений. Сейчас там идет большое промышленное строительство…
Неожиданно над крышей дома раздался знакомый урчащий звук моторов, и по окну пробежала огромная черная тень. Это шел на посадку самолет, возвращавшийся в Иркутск из Заполярного алмазоносного района. Мы знали, что туда летчики возят стальные конструкции для строящегося алмазодобывающего комбината, а обратно всегда возвращаются порожняком и поэтому бывают очень рады транзитным пассажирам.
Мы стали собираться на аэродром.
В молодости дедушка служил лесничим. Это было давно, еще до революции, на Кавказе.
Села в лесничестве были разные: одно грузинское, одно армянское и несколько азербайджанских.
Все крестьяне в этих селах знали дедушку, считали его честным и справедливым человеком, любили за правду и бескорыстие.
Случалось, отправляясь в лес, дедушка встречал «лесного хозяина», грозу всей округи Селим-хана. Он появлялся всегда совершенно неожиданно, в черной косматой бурке, закутанный в башлык по самые глаза.
— Охотиться пошел, Осип Иванович? — спрашивал, бывало, он, привычно поглаживая серебряную рукоятку кинжала. — Добрый путь тебе. Только сегодня направо не ходи, не надо… Неспокойно там будет! Налево иди…
И дедушка шел налево.
Люди Селим-хана останавливали на лесных дорогах проезжих купцов и богачей, а потом раздавали добычу беднякам в селах.
Они вступались за крестьян, когда городские чиновники творили здесь какое-нибудь беззаконие и несправедливость.
Лесничий, который был здесь до дедушки, спешно уехал после того, как в лесу неожиданным выстрелом из-за кустов с него была сбита фуражка. Голову лесничего спасла круглая кокарда, по которой и скользнула пуля.
Обо всем этом Алеша знал по рассказам отца. Он очень любил эти рассказы о дедушке. Особенно ему нравилось, что бесстрашный Селим-хан относился к его дедушке, как к другу.
Алеша понимал одно: дедушка мог свободно разговаривать с Селим-ханом, мог свободно охотиться в лесу и безбоязненно ходить, куда ему было надо, потому что он был всегда справедлив и честен.
Однажды дедушка случайно обронил в лесу свои часы. Об этом узнал Селим-хан. Через несколько дней под вечер дедушку нагнал на дороге всадник в бурке, сунул ему в руку сверток и ускакал. В свертке оказались дедушкины часы со всеми брелочками. Люди Селим-хана нашли их в осенней листве.
С тех пор дедушка никогда не расставался с часами и очень дорожил ими. Он не позволял никому даже дотрагиваться до них. Алеша это хорошо знал. Когда он гостил у дедушки, то даже обходил, бывало, стороной ночную тумбочку, на которой часы лежали по утрам, пока дедушка не уходил на работу.
Эти часы фирмы «Павел Буре» были «запретной вещью», такой же, как три тома «Плодоводства» в кожаных золоченых переплетах с таблицами, где были нарисованы румяные яблоки и вишни, такие блестящие и гладкие, что хоть вари из них варенье.
У дедушки был свой твердый распорядок жизни, который он никогда, ни при каких условиях не нарушал. Ему было уже много лет, но, несмотря на это, он не оставлял своей работы и никак не хотел переезжать из тех мест, где прожил больше половины жизни. Лишь изредка он приезжал в город, где жил Алеша со своими родителями, чтобы навестить их да посоветоваться в городе по своим лесным делам.
Обычно он приезжал поздним ночным поездом.
Алеша просыпался от оживленной суеты, которая возникала в соседней комнате, и сразу догадывался, что случилось что-то приятное, радостное. Мама осторожно открывала дверь, на цыпочках проходила мимо Алешиной постели и брала запасной матрац, лежавший за шкафом.
Слышалось приглушенное гудение голосов и кашель, который Алеша сразу же узнавал: так кашляет только дедушка!
Утром, осторожно выбираясь в столовую, Алеша искал глазами возле пепельницы камышовый прокуренный мундштук. Дедушка всегда оставлял его вечером здесь, чтобы не курить ночью.
В ванной и на балконе висели сизые тугие гроздья винограда, повсюду были разложены персики, инжир и гранаты, а в углу стояла большая круглая корзина, в которой дедушка обычно привозил гостинцы.
Алеша очень любил эти дни. Он ждал с нетерпением, когда дедушка, умывшись, войдет в комнату и поцелует его, уколов щеку жесткими щеточками усов. Он любил дедушкино немного насупленное лицо, его серые, такие же, как у папы, глаза, его густые седые брови, коричневую сухую кожу его тщательно выбритых щек.
Дедушка никогда не дарил покупных игрушек. Он привозил Алеше всякие вещи, которые хранились у него дома: старинный компас в медном футляре, настенный термометр, большую лупу или какие-нибудь коллекции, собранные в детстве Алешиным отцом и его братьями: ящик с камнями в ватных гнездах, гадюку в банке с просмоленной пробкой, коробку с яйцами тех птиц, что водятся на Кавказе.
В те дни, когда гостил дедушка, Алеша с великим трудом досиживал в школе до конца уроков и спешил домой.
Так было и на этот раз.
Сбросив на ходу пальто, и шапку, весело размахивая портфелем, Алеша вошел в комнату.
Дома была одна мама.
— Ты знаешь, какая неприятность: дедушкины часы остановились, — сказала она.
— Ох, дедушка, наверное, расстроился!..
— Да, он очень огорчен… Он опоздал из-за этого в институт, а там его давно ждали… — Мама повернулась к Алеше и очень внимательно посмотрела на него. Но он перекладывал книги из портфеля и не заметил этого взгляда.
— Как ты думаешь, почему это случилось?
— Я не знаю, мама, может быть, дедушка их уронил.
— Не думаю… Ну пойди поешь. Я тебе там все приготовила.
Алеша ел быстро. Под конец, догрызая яблоко, он вспомнил о дедушкиной беде.
— Я пойду сейчас к Саше. Там у них часовая мастерская за углом. Если дедушка захочет, я могу снести туда часы, — сказал Алеша, одеваясь в передней.
— Не знаю, захочет ли дедушка… Вряд ли… — ответила мама. — Ты не задерживайся у Саши. Папа звонил, просил быть дома к его приходу.
Когда Алеша вернулся, все сидели за столом, пили чай и о чем-то разговаривали. Едва он вошел в комнату, все замолчали.
Алеше показалось, что без него здесь что-то случилось. Он выжидательно смотрел то на отца, то на мать.
Отец, хмуро глядя мимо Алеши, вдруг сказал:
— Когда входишь в комнату, надо поздороваться…
— Здравствуйте, добрый вечер… — промолвил Алеша, проходя к дивану.
— Алеша, у дедушки остановились часы.
— Да, я знаю, мне уже мама говорила. Я предлагал снести…
Отец, казалось, и не слушал Алешу. Неприятным, каким-то чужим голосом он снова спросил:
— А ты не знаешь, почему они остановились?
— Нет, не знаю…
— Нам вот почему-то кажется, что их трогал кто-то, пытался заводить.
Отец сказал «нам кажется» уже совсем по-другому, другим тоном. Алеша даже подумал, что отцу это вовсе не кажется, что он не верит в это. И он повернулся в дедушкину сторону.
Дедушка смотрел на него папиными глазами, но очень, очень строгими. Таких строгих глаз у отца никогда не бывало.
— Не знаю, — снова сказал Алеша. — Может, кто-нибудь и пытался заводить…
— Кто же?
— Кто-нибудь…
— Не говори глупостей, — сказала мама, поднимаясь с места. — Ты прекрасно знаешь, что никого, кроме нас, здесь не могло быть.
— Не могло быть… — повторил Алеша машинально.
Ему сделалось очень скучно, и неприятно было отвечать на асе эти вопросы.
Он снова посмотрел на дедушку, на отца, на мать и вдруг заметил, что папа рядом с дедушкой кажется совсем еще молодым и морщинки у его глаз даже не видны за стеклами очков. И мама молодая совсем, с косичками даже…
— А ты не трогал? — вдруг спросил дедушка.
— Нет, — ответил Алеша.
Он теперь не отводил глаз от папы и мамы. Да, они казались сейчас совсем молодыми и какими-то беспомощными рядом с седым и насупленным дедушкой.
Они, словно дети, смотрели то на дедушку, то на Алешу, и Алеша видел по их глазам, что они просят его сказать сейчас всю правду, сознаться во всем…
Но в чем?
Некоторое время все молчали, лишь маятник больших стенных часов мерно отбивал такт: «Раз-два, раз-два…»
— Значит, ты не знаешь, почему так случилось? — Дедушка медленно скручивал бумажку с табаком, собираясь закурить.
— Не знаю…
— Хорошо. Иди сейчас готовить уроки и спать. Только завтра к обеду ты должен сказать всю правду, — сказала мама и начала убирать со стола чашки.
Алеша подумал о том, что мама даже не заметила, что он совсем не пил чая, и не предложила ему налить.
